— Видишь ли, — сказал я, — в твоих отношениях с Вовой трудно разобраться со стороны. И все–таки, мне кажется, тебе рановато рассуждать о любви.

— Почему?

— Ну, как тебе сказать. Любовь требует больших сил, а у тебя их мало.

Леночка недоверчиво пискнула.

— Каких сил? Ты что, дядя Витя?

Я сделал глубокомысленный жест: почесал в затылке.

— Я, правда, помню, тоже в четвертом классе привязался к одной девочке. Она мне нравилась. Но это не любовь, это была дружба. Честно сказать, я вообще удивляюсь, как это мы с тобой заговорили о таком предмете. В нем и взрослые–то мало смыслят… Давай лучше поговорим о чем–нибудь другом. Ты смотрела фильм «Карлсон, который живет на крыше»?

— Да.

— Он тебе нравится?

— Нравится, нравится… А почему вон те тетеньки курят? Разве им можно?

— Курить вредно, — сказал я с натужной уверенностью, — и мужчинам и женщинам.

— Мишка сказал, он уже два раза курил.

Это который тебе голову откручивал?

— Он ведь плохой, да?

Не знаю… Пойдем домой, Лена, уже восемь часов. Мама волнуется…

Из первого попавшегося автомата я позвонил Наталье: никто не ответил. Тяжелое предчувствие морозцем обожгло лопатки. То, что я сделал сегодня, и то, что делал все последние дни, представилось вдруг гигантской нелепостью, которая неминуемо повлечет за собой другие нелепости. Я испугался и вобрал голову в плечи. Среди сплошных несуразностей, скаливших акульи морды, было одно живое пятно — девочка, которая вела меня за руку. Она одна не была порождением бреда, и если за нее держаться, если за нее крепче держаться, то, наверное, еще можно уцелеть.

«Это нервы! — подумал я. — Погляди, сколько вокруг красивых, смеющихся лиц. Погляди. Возьми себя в руки. Не раскисай! Это нервы!»

Я подумал, что когда–то и я ходил, сунув свою ладошку в большую сильную руку, и как хорошо, что тот, кто держал мою маленькую спичечную ручонку, не был похож на меня…

— Леночка, ну куда ты меня тянешь, совсем не в ту сторону! Пойдем быстрее. Ты устала? Давай я тебя понесу.

— Хочу на качели.

— Какие качели? Мы были уже на качелях. Мама ждет, волнуется.

Девочка упрямо, изогнувшись в скобку, изо всех сил стаскивала меня с разумного пути.

— Вон, дядя Витя, вон! Смотри, какие качели. Ну пожалуйста! Разочек покатаемся, и все. Ну пожалуйста!

— Надо же билет купить.

— Купи.

Я купил билеты, мы сели в лодку, которая стала немыслимо взлетать под перекладину. Черт ее раскачивал, а не я. Леночка визжала от восторга. Глазенки ее — два фонарика–то снизу, то сверху посылали лучи. Детский крик висел над всем парком, как вой сирены. Я попытался улыбнуться в ответ Леночкиной радости, но губы не разомкнулись. Вверх — вниз!

Парк — сплошь движущиеся тени. Тени на огромной с, тене асфальта, утыканного гвоздями деревьев.

Вверх — вниз! Наваждение. Бесовские штучки. Запомнишь, Наташенька, как ты меня не любила!

— Хватит! — крикнул я. — Хватит, малыш! Давай остановимся!

— Еще, дядя Витя! Еще!

Пожалуйста. Вверх — вниз! Трава не расти. Вверх — вниз! Сколько еще так можно? Ах, чудесно! Ах, превосходно! Вверх — вниз!

— Ты какая–то неугомонная, — сказал я, когда мы подходили к метро. — Беззаботная какая–то. Совсем не думаешь, как там мама. А вдруг она плачет от горя и считает, что мы с тобой погибли.

— Да? — спросила Лена озабоченно.