— А сами вы местная?

— Ну. Я уж тут и родилась и выросла. Хотела в Киев поехать учиться… Да что же вы, вызывайте лифт.

— Успеем, — сказал я. — Давайте сначала познакомимся. Меня зовут Виктор Андреевич.

— Шура! — Она деликатно высвободила ладошку из–под папок и протянула мне лодочкой. Я с чувством пожал ее тонкие пальчики. Знаем мы таких простушек, но все–таки, черт побери, приятно. Шура, Шура! Что–то никто из наших про нее не рассказывал. Про многих рассказывали, а про Шуру — молчок.

— Вы недавно здесь работаете?

— Ой, давно! Скоро полгода.

— Старожил, значит. Ладно, Шура, мы еще поговорим с вами, если не возражаете. Я вижу, вы сейчас торопитесь. Внимание — вызываю лифт!

— А о чем мы будем говорить? — Дымка подозрительности в серых омутках. Я вас совсем не знаю.

В лифте, в тесноте.

— Вы и не могли меня знать, Шура. Зато я вас знаю.

— Вы? Меня? Ха–ха!

— Тогда давайте говорить напрямик. Вы можете показать мне город?

Подозрительный котенок в ее взгляде тут же перерос в самоуверенного слона.

— Хотите за мной поухаживать? Не правда ли?

Я ответил с достоинством:

— Что вы, что вы, Шура. Я пожилой человек с больной печенью. Можно сказать, инвалид труда. Свое место знаю. Где уж мне! Так если…

Задушевный разговор прервала остановка. Пятый этаж. Пританцовывая, Шура провела меня по коридору, указала перстом в одну из многочисленных дверей — тут.

— Так как же, Шура? — сказал я ей уже в спину глухариным голосом. Она оглянулась, повернула ко мне смеющуюся мордочку, изящно повела плечами:

— Презираю командировочные интрижки, — объяснила тоном видавшей виды светской дамы.

Огромная комната, в которую я попал, мало чем отличалась от множества подобных комнат–лабораторий в Москве, Ленинграде, Киеве, Саратове… У стен — стеллажи, на столах — приборы, паяльники и прочий «струмент», в одном углу — махина течеискателя, от которого через все помещение змеятся по полу шланги к насосам; накурено, душно, грязновато — родная, рабочая атмосфера. Три человека склонились над схемами — мужчины, четвертый развалился на стуле и читал роман, женщина в спецовке стояла на подоконнике и пыталась тряпкой дотянуться до фрамуги. Я обратился к тому, кто читал.

— Вы будете Капитанов?

Книголюб поднял брови, оглядел меня с ног до головы, оценил и молча показал на дверь в смежную комнату. И все на меня посмотрели, полюбовались, но без особого любопытства: мало ли тут шляется без дела прохиндеев. Женщина с подоконника издала плаксивый вопль:

— Да за что же это наказание такое! — Она выронила свою тряпку за окно. Уборка не заладилась у нее.

Капитанов сидел за столом в крошечной каморке с зарешеченным окном, напоминающей кладовку в продовольственном магазине. Каморка висела на Капитанове, как куцый пиджак с чужого плеча, а когда он поднялся мне навстречу, она скрипнула и покачнулась.

— Виктор Андреевич? Посланец столицы? Мне директор звонил, предупредил. Балуете вы нас. Что ни месяц, то в гости. Искренне рады, искренне!

Есть такие мужчины (их очень мало), которым тесно, которые прямо–таки одним своим видом излучают удальство и силу, вокруг них явственно гудит поле высокого напряжения, как около столба высоковольтной линии. Таков Владимир Захарович — двухметроворостый, дочерна опаленный солнцем богатырь. В его «искренне рады!», в его непреклонной, бесшабашной улыбке я сразу уловил предостережение и вызов мне, незваному; руку мою он стиснул при рукопожатии чуть крепче, чем требовалось для знакомства.