Стоял воскресный день, на улицах было много народу. Выйдя с железнодорожного вокзала, Павел отправился на базар купить домашним гостинцев. Был он в фуражке со звездой, в летнем обмундировании и куртке, на плече — тощий вещмешок.

Мелитопольский базар, как и все базары на юге, отличался многолюдностью. Торговали тут в основном селяне из окрестных сёл, спекулянты и цыгане. В воздухе стоял разноголосый шум, меж покупателей шныряли беспризорники. Потолкавшись среди палаток и лотков, Павел купил матери пуховый платок, сёстрам яркие шали, а в съестном ряду приобрёл три фунта шинки, вязку бубликов и паляницу. Затягивая горловину мешка, обратил внимание на молодого хлюста в вышиванке и со скользким взглядом — тот сразу же исчез.

На выходе с базара, рядом с которым находился участок милиции, Павел купил у старушки горсть насиння и, лузгая на ходу, направился дальше. А чтобы сократить расстояние до дома, пошел заросшими молодой травой переулками. Когда свернул в очередной, из-за куста сирени нарисовались двое. Тот самый хлюст и второй, постарше, широкоплечий, с рябой рожей.

— Тпру, военный, — оскалил зубы хлюст, — разблокайся, — и потянул из-за пазухи обрез. Но не успел. Жертва прыгнула вперед, рубанув ладонью по шее. Захрипев, хлюст повалился набок. Второй сиганул через плетень, замелькал пятками меж деревьев.

Нагнувшись, Павел взял обрез, передернул затвор и пнул рябого сапогом в бок:

— Вставай, гад!

Повел, толкая куцым стволом обратно. В участке сдал его милицейским, те составили протокол. Спустя час Павел подходил к родительскому дому. Точнее не к родительскому, а съемному, его семья арендовала у местного богатея Хроленко.

Стоял дом на окраине, в мешанине улиц спускавшихся к реке, окруженный небольшим садом. В огороде копалась женщина. На скрип калитки обернулась и, охнув, побежала навстречу.

— Ну, вот я и вернулся, мама, — обнял её сын. — Здравствуй.

Спустя час прибежали сёстры, работавшие у немецкого колониста, Павел вручил всем гостинцы, семья собралась за столом. Домашние засыпали вопросами: кем воевал и в каких местах, а мать спросила о брате — пришлось рассказать. Женщины расплакались, а сын, нахмурившись, поиграл желваками на щеках: «Будет. Давайте лучше помянем Николая».

На следующее утро, начистив сапоги, отправился в окружное ГПУ. Оно находилось в центре города в здании бывшей гимназии, у двери стоял часовой. Войдя внутрь, Павел предъявил дежурному направление, и тот сопроводил в кабинет начальника на втором этаже.

Начальник оказался мужчиной лет тридцати, с орденом Красного Знамени на гимнастёрке, чем-то похожий на Будённого.

— Прибыл для дальнейшего прохождения службы, — козырнув, Судоплатов прошёл вперед и положил направление на стол.

— Садись, — начальник взял документ и внимательно прочёл. — Твоё личное дело уже у нас, — подняв глаза, отложил бумагу в сторону. — Значит, успел повоевать и послужить в Особом отделе?

— Успел, — снял фуражку Судоплатов.

— А на вид выглядишь старше шестнадцати.

Павел молча пожал плечами.

— Поскольку ты человек военный, примешь в обслуживание греческие, болгарские и немецкие поселения в округе, — начальник потянулся к телефону и, покрутив рукоятку, снял трубку: — Маневич, зайди.

Через несколько минут дверь кабинета открылась, появился смуглый парень, чуть старше Павла, в галифе и с наганом на боку.

— Знакомься, это наш новый оперативник Судоплатов, — кивнул на Павла начальник. — Передашь ему литерные дела по поселенцам и введёшь в курс дела.