Наносил ему поражение,

         И дала ему государыня

         Восемь тысяч душ в награждение.

         В той ли вотчине припеваючи

         Доживает век аммирал-вдовец,

         И вручает он, умираючи,

         Глебу-старосте золотой ларец.

         «Гой ты, староста! береги ларец!

         Воля в нем моя сохраняется:

         Из цепей-крепей на свободушку

         Восемь тысяч душ отпускается!»

         Аммирал-вдовец на столе лежит…

         Дальний родственник хоронить катит…

         Схоронил, забыл! Кличет старосту

         И заводит с ним речь окольную;

         Всё повыведал, насулил ему

         Горы золота, выдал вольную…

         Глеб – он жаден был – соблазняется:

         Завещание сожигается!

         На десятки лет, до недавних дней

         Восемь тысяч душ закрепил злодей,

         С родом, с племенем; что народу-то!

         Что народу-то! с камнем в воду-то!

         Все прощает Бог, а Иудин грех

         Не прощается.

         Ой мужик! мужик! ты грешнее всех,

         И за то тебе вечно маяться!

         Суровый и рассерженный,

         Громовым, грозным голосом

         Игнатий кончил речь.

         Толпа вскочила на ноги,

         Пронесся вздох, послышалось:

         «Так вот он, грех крестьянина!

         И впрямь страшенный грех!»

         – И впрямь: нам вечно маяться,

         Ох-ох!.. – сказал сам староста,

         Опять убитый, в лучшее

         Не верующий Влас.

         И скоро поддававшийся

         Как горю, так и радости,

         «Великий грех! великий грех!» —

         Тоскливо вторил Клим.

         Площадка перед Волгою,

         Луною освещенная,

         Переменилась вдруг.