Шли долго ли, коротко ли,

         Шли близко ли, далеко ли,

         Вот наконец и Клин.

         Селенье незавидное:

         Что ни изба – с подпоркою,

         Как нищий с костылем,

         А с крыш солома скормлена

         Скоту. Стоят, как остовы,

         Убогие дома.

         Ненастной, поздней осенью

         Так смотрят гнезда галочьи,

         Когда галчата вылетят

         И ветер придорожные

         Березы обнажит…

         Народ в полях – работает.

         Заметив за селением

         Усадьбу на пригорочке,

         Пошли пока – глядеть.

         Огромный дом, широкий двор,

         Пруд, ивами обсаженный,

         Посереди двора.

         Над домом башня высится,

         Балконом окруженная,

         Над башней шпиль торчит.

         В воротах с ними встретился

         Лакей, какой-то буркою

         Прикрытый: «Вам кого?

         Помещик за границею,

         А управитель при смерти!..» —

         И спину показал.

         Крестьяне наши прыснули:

         По всей спине дворового

         Был нарисован лев.

         «Ну, штука!» Долго спорили,

         Что за наряд диковинный,

         Пока Пахом догадливый

         Загадки не решил:

         «Холуй хитер: стащит ковер,

         В ковре дыру проделает,

         В дыру просунет голову

         Да и гуляет так!..»

         Как прусаки [68 - Прусак – рыжий таракан. Крестьяне «вымораживали» тараканов – не топили комнаты несколько дней.] слоняются

         По нетопленой горнице,

         Когда их вымораживать

         Надумает мужик.

         В усадьбе той слонялися

         Голодные дворовые,

         Покинутые барином

         На произвол судьбы.