|
Но в один несчастный день с Рабирийских гор, что высились по другую сторону Алиманы, спустилась разбойничья шайка, достаточно многочисленная, чтобы справиться и с рыцарем, и с его оруженосцами и челядью. Усадьбу сожгли, добро унесли, людей перебили – всех, кроме пригожей дочери старого рыцаря. Ее изнасиловал главарь банды, а потом, через третьи руки, продал на кордавском рынке местному дворянину. Перекупщик уверял покупателя, что белокурая красавица сохранила девственность, но истина обнаружилась в первую же ночь. И тогда Зийна, дочь благородного пуантенского рыцаря, стала не просто наложницей Гирдеро, а презренной подстилкой, о которую вытирают ноги.
Однако стойкость и сила духа помогли ей выжить. Она никогда не теряла надежды на освобождение, мечтая, что рано или поздно вернется в свой прекрасный Пуантен, на берег быстрой Алиманы. Дом ее был разрушен, добро похищено, родители мертвы, но это горе она уже пережила, смирилась с ним; но оставались земли! Отчие земли, луга и леса, виноградники и прочие угодья, которые грабители не могли унести с собой. То было немалое достояние, и кто бы им сейчас ни владел, по закону и справедливости оно принадлежало ей и только ей. Порукой в том была честь графа Троцеро, который не забывал ни старых своих воинов, ни отпрысков их и наследников. Только бы вернуться… Она ждала – и дождалась. Путь до дома был еще не близок; между ней и берегом родной Алиманы лежали дремучие пиктские леса, Боссонские топи и Тауран, но это уже не страшило Зийну. Главное, – хвала светлому Митре! – она была свободна! Так сказал Конан, киммерийский воин, забравший ее у постылого Гирдеро. И он велел звать себя не господином, а просто Конаном или Амрой, как ей будет угодно. И еще он дал ей меч и острое зингарское копье, сказав, что тот, кто умеет обращаться с ними, должен быть вооружен, чтобы отстоять свою жизнь и честь в битве с врагами. И он ни к чему не принуждал ее, не приневоливал к объятьям и к постели! И потому Зийна, дочь пуантенского рыцаря, полюбила его на разрыв сердца. Тут, в глухой чаще, под ночным небом, у крохотного костерка, впервые открылось ей счастливое неистовство плотской любви, огненная радость глаз, глаз охотника-пикта, зацепившись за одну отметину, найдет и другую. Вот почему, даже обнимая нежное тело Зийны, Конан был настороже, и взгляд его перебегал с лица девушки то к темным стволам деревьев, то к лежавшему поблизости арбалету. И сейчас, когда его подруга уснула под теплым плащом, он не мог избавиться от беспокойства: слушал, нюхал лесной воздух, широко раздувая ноздри, думал. Еще пять-семь дней, и они доберутся до границы Ванахейма, но можно ли считать это залогом безопасности? Вовсе нет; пикты, лесные крысы, упрямы и будут идти по следам до тех пор, пока не настигнут добычу. Особенно киммерийского воина! Вряд ли они ведают, за кем гонятся, но если б знали о том, Конан не дал бы за свою жизнь и жизнь Зийны ломаного стигийского медяка. Наконец, убедившись, что враги далеко, он выдрал клок влажного мха, притушил им костер и лег рядом с Зийной. Некоторое время Конан размышлял, не направиться ли все же к востоку, чтобы запутать следы в Боссонских топях, потом вспомнил о жутких болотных демонах и прочей нечисти, водившейся за Черной рекой, и решил идти прежним путем. Вскоре дремота начала одолевать его, а аромат волос Зийны заглушил запахи леса. Спустя несколько мгновений он уснул, но спал беспокойно, не отпуская рукояти обнаженного меча. * * * – Мой отец владел землями от Алиманы до самых предгорий и на треть дня пути вдоль речного берега, – сказала Зийна. Прошло пару дней, и они пробирались по вересковой пустоши, заваленной большими валунами, торопясь укрыться в темневшем неподалеку ельнике. – Большие угодья, клянусь Кромом! – откликнулся Конан. – А ведь ты говорила, что отец твой был небогат. |
