|
Здесь и там, на склонах и вершинах холмов, громоздились серые и коричневые валуны, обросшие бурым мхом и напоминавшие массивные туши медведей. Казалось, в вереске уснуло на века целое медвежье племя – матерые самцы, уткнувшие лобастые головы в землю, годовалые подростки с угловато выступающими лопатками и костлявыми хребтами, медведицы, окруженные стайкой свернувшихся в клубок медвежат. Место было глухим, как и любое другое в пиктских лесах, и если б Конан мог взглянуть на него сверху, выглядело бы похожим на сизую, заваленную камнями плешь в обрамлении темно-зеленого густого ельника. К этому ельнику и стремился киммериец, пробираясь между холмов и следя, чтобы один из них всегда был сзади и прикрывал путников от любопытного взгляда.
– Граф Троцеро благородный человек. Если я вернусь в Пуантен, граф отдаст отцовы земли, – девушка вновь начала о своем. – А если я вернусь не одна… Конан внезапно замер и сделал ей знак замолчать. В полусотне шагов от них над вершинами елей с громким карканьем кружили вороны. Их было много; словно черные крылатые посланцы Нергала, они метались в голубых небесах, пророча беду. Конан сунул Зийне свое копье, сбросил с плеча арбалет и зарядил его. Мышцы на его могучих руках вздулись и опали: он натягивал тетиву, не пользуясь рычагом. – Что? – спросила девушка, оглядывая опушку. Нежное лицо ее посуровело, между светлыми бровями пролегли морщинки. – Птицы, моя красавица. Вороны! Кто-то их спугнул, клянусь бородой Крома! – Значит?.. – Значит, наш обошли! Проклятые лесные крысы! Заметив шевеление среди елей, киммериец пригнулся и дернул Зийну вниз. Над их головами с шипеньем мелькнула стрела, ударила в ближний валун; наконечник рассыпался искрами кремневых осколков. – Туда! – схватив девушку за руку, Конан потащил ее к ближним валунам. Их было три, целое медвежье семейство, залегшее на вечную спячку: пара медведиц, прижавшихся друг к другу носами, и огромный медведь, развалившийся неподалеку. Внутри каменного треугольника хватило бы места для человека и коня, а защищать пришлось бы два прохода. Киммериец, мгновенно оценив преимущества этой позиции, толкнул Зийну внутрь и прижался к большему из камней. Тут же еще три стрелы вспороли мох на гранитном медвежьем хребте. Конан выстрелил, довольно кивнул, когда в ельнике раздался вопль, и перезарядил арбалет. – Гнусная штука эти кремневые наконечники, – заметил он, подобрав пиктскую стрелу и показывая ее Зийне. – Попадет в кость, расщепится, и маленькие чешуйки камня остаются в ране. Ничем их оттуда не выгнать! Рана гниет, и запах от нее, как от дохлого шакала. – И что же? Что тогда делают? – Голубые глаза девушки потемнели, но держалась она на удивление спокойно. – Режут руку или ногу, – пояснил Конан. – В лесах Конаджохары, под Тасцеланом, где я служил, довелось мне повидать людей… – Он смолк и, вскинув арбалет, послал вторую стрелу. Ельник откликнулся протяжным волчьим воем. – Сколько их там? – спросила Зийна, приставив к камню копья и обнажая меч. – Один Нергал знает. Если пять или восемь, они покойники, а если два-три десятка, покойники мы. Конан огляделся и указал девушке на более узкий из проходов. – Встань там и возьми копье, а не меч. Ты ловкая! Бей в грудь, в горло или в глаз, на полную длину древка, чтоб никто не мог подойти к тебе. Бей, малышка, и ты еще увидишь берега своей Алиманы! Стиснув копье, девушка встала, где велено. |
