- Ты уходишь? - с надеждой спросила Амалазунта.

    - Да, - ответил Арванд. - Конан, я хочу, чтобы ты пошел со мной.

    - Ну вот еще, - проворчал варвар.

    - Для тебя есть важное дело, - пояснил Арванд. - Мне одному не справиться. Нужен такой богатырь, как ты.

    - А, - протянул Конан, явно польщенный. - Тогда ладно. До завтра, Иземчик.

    - Изюмчик, - обиженно поправила трактирщица.

    Конан сочно чмокнул ее в губы, взял с кровати свой меховой плащ, потом обулся и встал.

    - Я готов, - объявил он.

    Они вышли, притворив за собой дверь. Расстроенная Амалазунта рассеянно обглодала баранью ногу, брошенную Конаном, допила вино, оставленное Арвандом, и с приятной тяжестью в желудке погрузилась в глубокий сон.

    13

    Луна, похожая на разломанную пополам краюху хлеба, ярко освещала заснеженные улицы спящего города. Конан и Арванд тихо крались вдоль домов, пока наконец перед ними не расступились здания и они не увидели круглую площадь, мощенную булыжником. Посреди площади возвышался большой деревянный столб. Рядом маячил часовой в меховой шапке. Он разложил два костра, потягивал пиво и с сомнением поглядывал на оставленное ему оружие - длинный деревянный, кол, довольно прочный и остро заточенный.

    Старейшины рассудили, что именно таким орудием легче всего будет покончить с оборотнем, если что-нибудь вдруг случится.

    "Если она примется за свои колдовские штучки, бей прямо в сердце", отечески посоветовал солдату один из мудрых старцев, бросил на прикованную к столбу Хильду трусливый взгляд и поспешно удалился. Часовой с тоской посмотрел ему вслед, сплюнул на снег и стал готовиться к утомительному ночному дежурству.

    Время от времени он с подозрением поглядывал на пленницу, но та и не думала приниматься за "колдовские штучки".

    Самой сильной магией, на которую оказалась способна маленькая Хильда, были безмолвные слезы и постукивание зубов. Она замерзла. Костры, возле которых грелся часовой, уделяли толику тепла и пленнице, но этого было явно недостаточно.

    Хильда не пыталась сопротивляться, протестовать и вообще хоть как-то бороться за свою жизнь. Короткий жизненный опыт убедил девушку в том, что от нее самой вообще ничего не зависит. Она ли из кожи вон не лезла, пытаясь угодить Сунильд и ее сыновьям - первым из хозяев, кто обращался с ней сносно, - но малейшее подозрение в колдовстве было для Синфьотли достаточным основанием отдать ее в руки палачей. Он даже не выслушал ее объяснений. Он даже не позволил ей одеться. Она так и стояла у столба в одном башмаке.

    На небо высыпали звезды. Поднялась луна. Шло время, но Хильда и не думала превращаться ни в лисицу, ни в волка. Она неподвижно смотрела в огонь бессмысленными глазами и дрожала с головы до ног. Цепи, сковывающие ее, все время позвякивали.

    Часовой глотнул из фляги пива и покачал головой. Какая уродина эта молоденькая ведьма! А он-то думал, что молодые ведьмы все как на подбор раскрасавицы, а уродливыми становятся к старости, когда не могут уже очаровывать людей красотой и прибегают к иному оружию - страху и отвращению. Но эта была тощенькая, как сушеная рыба. Рубаха не скрывала ни торчащих ключиц, ни ребер, ни жалкой, плоской, почти детской груди. Остренький носик Хильды покраснел, темные, похожие на мышиные хвостики косички разлохматились.

    Часовой ощутил, как в нем шевельнулось нечто вроде сочувствия, и угрожающе помахал перед лицом Хильды острым колом.

    - Эй _т_ы_, - сказал он, - без колдовства, ясно?

    - Ясно, - сипло отозвалась Хильда, которая не поняла, почему он сердится на нее.