В нем вспыхнуло желание. Ее глаза расширились от изумления. Он схватил ее на руки.

    -  Кром! - вырвалось у варвара. - Немедленно снимай с себя это оперенье!

    -  Конан, ты делаешь мне больно! - взвизгнула она.

    Он выпустил ее. Она потрогала свои руки в тех местах, где он касался ее. - Будут большие синяки! - Она улыбнулась, взмахнула ресницами и послала ему воздушный поцелуй. - Я буду с гордостью носить их как клеймо, полученное от такого могучего мужчины.

    -  Разденься, - сказал он низким голосом.

    -  О, я томлюсь по тебе так же, как ты по мне, - заверила она его звонким голоском. - Но ты ранен, возлюбленный. Кровь, пот и грязь портят твое великолепие. Дозволь мне сперва умыть тебя, умастить, перевязать, дабы ты более не испытывал боли и усталости. И тогда мы предадимся друг другу.

    -  Как тебе угодно, - сдался он и уселся так, чтобы Секира находилась справа от него.

    Она обмочила платок в чаше, отжала и принялась обмывать Конана медленными, расчетливыми движениями, которые одновременно и успокаивали его и усиливали еще больше его желание. Пальцами другой руки она нежно гладила его волосы.

    Он почти пожалел, что это кончилось. Когда она отступила на несколько шагов, он проследил за ней горящим взглядом. Скользящая к залитому солнцем дверному проему, она была похожа на золотую тень. Он смотрел, как она вытирает руки о ткань, запятнанную кровью, которую использовала как полотенце, без сомнения, чтобы стереть с ладоней грязь и волосы, прилипшие к пальцам. Да, она была права. Сейчас она так же нежно нанесет ему успокаивающие боль целительные мази…

    -  Эй, что ты задумала? - спросил он, пораженный.

    Она остановилась у выхода. Ее голос был исполнен сладчайшей насмешки:

    -  Я ухожу. Я решила, что будет все же лучше не ездить по стране. Прощай, варвар.

    Он вскочил, когда она выскользнула наружу. С Секирой в руке он бросился следом за ней.

    Солнце ослепило его. Одно мгновение он почти ничего не видел. Когда глаза его привыкли к яркому свету, он стоял на пустой улице один.

    -  Кром! - выругался он. - Ведьма держала меня за дурака. Зачем?

    Он нагнулся, чтобы найти в песке ее следы. Занесенные песком, почти неразличимые отпечатки ног увидел он. Но он был хороший охотник и следопыт. След вел несколько футов вдоль стены дома - ведьма бежала семенящим шагом - и заканчивался дикой путаницей отпечатков, которая сказала ему, что произошло нечто странное.

    Он огляделся вокруг. Высоко в небе летел, направляясь на запад, золотой орел, кроме него не было видно ни одного живого существа.

    Действительно ли хотела Рахиба с ним поразвлечься? Не была ли уничтожена ее надежда сделать с ним нечто такое его осторожностью и бдительностью? Не потому ли она отказалась от своей попытки? Конану не хотелось думать об этом. Все в целом ему очень не понравилось. Он не собирался рассказывать об этом своим друзьям, потому что кое в чем он выглядел смешно.

    Внезапно он громко расхохотался, и его оглушительный смех загремел среди камней и, казалось, взлетел к небу. Он смеялся над самим собой, потешался над всяким своим врагом, смеялся от радости, потому что действительно сумел добыть Секиру, которая освободит тайянцев. Он смеялся из чистой и глубокой радости жить. Как будто Рахиба забрала с собой плохое настроение, мучившее его все эти дни, и он снова стал собой: Конаном, бродягой, воином, любовником.

    Воспоминание отрезвило его. Он поторопился одеться и идти дальше.