– И ни от чего не спасся, – кулак Лесса рубанул воздух. – Ни от голода, ни от смерти. В направленности эволюции я не хуже тебя разбираюсь. А что получается? Не вольны люди выбирать себе путь, вот что выходит! Мы создаём обстоятельства, они диктуют нам, как поступить, и мы поступаем, – о, по доброй воле, конечно! – с учётом обстоятельств. Смысл, смысл? Других планет достигли, а счастья? Грызём друг другу глотку, кто кого сильней, тот того и съел. И все, все говорят о благе. Как это у Платона в его законах устройства счастливого общества? Все должны не только повиноваться Закону, но и славить его. Что мы публично и делаем. Внезапная и яростная горечь Лесса, столь неуместная здесь, в солнечной неге, горечь без видимого повода, столь противоречащая характеру друга, так ошеломила Полынова, что он не сразу нашёлся с ответом. А когда нашёлся, то было уже поздно. Лицо друга обмякло, сконфузилось, взгляд, как бы ища отступления, метнулся к часам.

– Боже мой, – полдень!

Лесс вскочил, торопливо натягивая одежду.

– Ты извини, – бормотал он. – Веду я себя нескладно, говорю нескладно, но это в последний раз. Понимаешь…

– Нет.

– Разумеется, разумеется, – Лесс, пыхтя, заправлял рубашку. Полынов напрасно лобил его взгляд. – Я тут нафилософствовал… Пустое, не обращай внимания. Все нервы, жара и спешка.

Полынов тихонечко присвистнул. ‑Что?

– Так, ничего. Жара, нервы.

– Сердишься?

– Просто не понимаю.

– Порой я сам себя не понимаю. С тобой так не бывает?

– Бывает.

– Вот.

– А, может быть, все‑таки…

– Нет. Надо бежать. Не умею опаздывать.

– Ладно. До вечера.

– Да, да. Успеем, все успеем. Ты останешься или пойдёшь куда?

Полынов заколебался. Ему показалось, что вопрос был задан не просто так. “Черт знает что, я становлюсь подозрительным…”

– Я ещё часик‑другой поваляюсь на песке.

– Правильно, – Лесс кивнул. – Отдыхай. Когда проголодаешься, в трехстах метрах отсюда – вон там, – чудесный Ресторанчик. Кстати: я достал настоящую красную икру.

– Икру? Зачем?

– Тёмный ты, оказывается, человек, – Лесс с улыбкой покачал головой. – Не рыбак. Это лучшая наживка для форели, которую мы завтра будем ловить.

– А‑а!

– И только настоящая, заметь. От синтетической форель нос воротит. Чуешь, какие у нас перспективы?

– Чуять‑то я чую…

– Значит, до вечера. Успеем, все успеем! Держи ключ. Дома у меня неплохая библиотека. А в ресторанчике советую заказать шанчики в соусе. Не хочется мне тебя оставлять, ох, как не хочется, да только над всеми нами есть бог – дело. Смотри, не перегрейся.

– Уж как‑нибудь.

– До вечера!

– До вечера.

Лесс помахал рукой, и Полынов помахал тоже. А ещё есть такая славная игра, подумал он. Детская. “Да” и “нет” не говорить, “чёрного” и “белого” не называть. Только она мне уже порядком надоела. Ну, посмотрим…

Уже с обрыва, прежде чем скрыться в зарослях, Лесс снова помахал рукой. Полынов ответил. На мгновение ему захотелось догнать Лесса. Он тихо зарычал и двинулся к морю.

Серенькая, с крохотным хоботком букашка карабкалась по откосу песчаной ямки. Съезжала вместе с песком, увязала всеми лапками и снова карабкалась.