|
Я помнил себя в те годы — и в прежней жизни помнил, и в эмуляциях, что минули, как станции на пути мчавшегося поезда. Я был застенчив и полон комплексов. В университетские годы я не предложил бы малознакомой девушке поехать ночью за город. Я был бы уверен, что за такие слова немедленно получу по морде. Значит, в этой эмуляции я не только лишился памяти, но был в каком-то смысле другим человеком.
— Мы действительно поехали за город? — Конечно… — Ира помедлила. — Я понимаю, Миша, ты вспоминаешь нашу первую встречу в той жизни… где у нас Женечка… А я помню обе. — Сравниваешь? — Нет. Каждая была по-своему чудесна. И ещё… — Да? — Ты другой. Вот оно. Ира тоже помнила меня другим. Чем-то эта эмуляция отличалась от прочих. — А ты… — Я та же, — Ира поняла, что я хотел спросить. — Насколько помню себя там… и здесь. Человек, личность — это прежде всего память, верно? Я кивнул. Почему она об этом спросила? — У меня в памяти нет внутренних противоречий. Разные жизненные ситуации, но я везде та же. Каждый раз поступаю, как поступала бы всегда в подобных случаях. Может, потому мне легко вспоминать? А ты… — А я другой, — закончил я её мысль. — Другой характер, другие поступки. Здесь я делал то, чего никогда не сделал бы в прежней жизни. Ира молчала. — Значит, да. — Я потёр ладонью подбородок. — Наверно, потому я ничего и не помню. Чтобы не возник, как говорят, когнитивный диссонанс. — Ты хочешь сказать, кто-то специально… — Кто-то? Точка Омега. Вселенский автомат. Помолчав, я добавил: — Если ты расскажешь мне о поступках, которые я здесь совершил, но не должен был по складу характера, я хотя бы буду знать… — Что? — грустно спросила Ира. — Будешь знать, как поступал в прошлом, но не сможешь поступать так же и в будущем? — Верно. Все заметят, что я не только страдаю амнезией, но ещё и характер изменился… Я взял Иру за руку и повёл в спальню. На столе осталась неубранная посуда, и это тоже, видимо, не соответствовало какой-то черте моего бывшего здешнего характера, потому что Ира посмотрела на меня удивлённо, даже сделала движение, чтобы перенести грязные тарелки в мойку, но я был нетерпелив, и она пошла следом, а в спальне мы скинули покрывало, забрались одетые под одеяло, прижались друг к другу, эта близость сейчас была необходимой и не предполагала ничего большего, только лежать вот так, обнявшись, и говорить, вспоминать… — Помнишь, как тебя с Яшаром выдвинули на Республиканскую премию? — На премию Ленинского комсомола, — поправил я. Было такое в первой жизни. Директор института поступил некрасиво — мол, не может он защитить перед начальством человека с фамилией Бернацкий. Антисемитизма в республике не было. В быту, по крайней мере, мне ни разу не пришлось с ним встретиться. Но заботу о национальных кадрах академическое начальство проявляло всегда. Грузина или лезгина «завернули» бы с таким же бессмысленным усердием. Яшар снял нашу работу с конкурса, а причину объяснил после того, как в газетах появился список награждённых, и нас в нём не оказалось. — В той жизни на Ленинского комсомола, — сказала Ира, — а здесь на Республиканскую. — И мы её не получили, — пробормотал я. — Да. Но я помню — в той жизни ты ничего не сделал для продвижения работы. — А что я мог сделать? — удивился я. — Погоди. Работа прошла первый тур, а перед вторым пошли слухи, что вас могут снять с конкурса из-за тебя. |
