— Да я не с вами разговариваю, — махнул рукой Султанов.

— Гражданин судья, вы видели, он махнул на меня рукой! — закричал адвокат. — Считаю это проявлением неуважения к суду. Что я ему собутыльник какой?

— Извинитесь перед адвокатом, истец, — устало потребовала Гемлер.

— Это за что? За то, что он меня за человека не считает?

— Извинитесь, в противном случае вы будете выведены из зала суда, и слушание продлится без вашего участия. Такие случаи уже бывали. Извинитесь.

Султанову ничего не оставалось, как извиниться перед этим пустым местом.

— Я вас не прощаю! — высокопарно воскликнул Сенаторов.

— Продолжим, — взяла слово Гемлер. — И, пожалуйста, в темпе. Мы и так чересчур зятянули слушание. Тут и решать особенно нечего. Вы что — нибудь скажете, истец.

Вообще-то Султанов мысленно готовил целую речь. Но тут как встал, как увидел сплошь враждебные лица, и вся домашняя заготовка вылетела из головы. Донат качал головой с укоризной. Это было бы еще терпимо, если бы свояк слыл оплотом морали, но тот сам в порыве пьяной откровенности как-то признался, как снимал малолеток на Столичном проспекте. И совсем уж ни в какие ворота не шел рассказ Доната о том, как оно чуть не переспал с самой Зиной. Хоть она и была старше сестры, замуж она вышла позже Галки, и некоторое время молодожены жили вместе. Если б у него хватило силы, он тогда ему всю физиономию бы расколотил, но так — смолчал, только кулаки под столом сжимал — рассжимал. Надо ведь. Сидит Донат, головой качает, осуждает, видишь ли.

— Машину оставьте, — попросил он едва слышно и сел.

— Зачем вам машина? Развратом заниматься? — воскликнул Сенаторов и сам же засмеялся, ему вторило утробное реготанье Доната.

— Я эту машину заработал! — возмущенно воскликнул Султанов. — Я писатель. Я в колледже преподаю.

Ему сразу не понравилась реакция адвоката. Тот встрепенулся как боевой конь при звуках горна. Или как человек, который хорошо подготовился к такому повороту событий.

— С целью лучше узнать истца с точки зрения так называемого преподавания прошу вызвать еще одно свидетеля! — провозгласил Сенаторов. — Его фамилия Мышковецкий.

На поверку Мышковецкий еще больше походил на ребенка. Во всяком случае, его шестнадцати лет ему не дал бы и прокурор. Тонкие ручки и ножки, плечи ребенка. Лет десять-одиннадцать от силы. На большее он не тянул. Выдавало разве что лицо. Акселерат наоборот. И он был не один. Как несовершеннолетнего его сопровождала Виолетта Сергеевна Маргулис. Следом в зал вошли еще несколько подростков по лицею искусств. Конечно же, Утюгов, баскетболистка Селиверстова, неизменный Сверчков и…Дивулина. Увидев последнюю, Султанов не знал, куда девать глаза. Одновременно росла злость. За что его, взрослого мужика так третируют? Мышковецкий прошел к пюпитру перед столом судьи, в то время как вошедшие шумно расселись в первом ряду.

— Ваше имя, свидетель? — задала вопрос Гемлер.

— Мышковецкий. Эдуард.

— Вы знакомы с Султановым?

— Это писатель который. Он у нас преподает.

— Да не преподавал я у тебя ничего! — с возмущением воскликнул Султанов. — Гражданин судья, это чистейшей воды подстава. Я этого так называемого свидетеля только раз видел. В школьном дворе.

— Прекратить! — рявкнула Гемлер, лицо ее пошло пятнами. — Я предупреждаю вас, истец, вы оказываете давление на свидетеля. На несовершеннолетнего свидетеля. За это вы можете прямо из зала суда отправиться в камеру, — и обращаясь к Мышковецкому.