Примет войны становится всё больше. То тут, то там дорога изрыта снарядами, деревья порезаны артиллерией, на обочинах ржавые груды металла некогда грозных бронемашин и исковерканные остовы сгоревших легковушек. Проезжаем поселок, в котором ни одного уцелевшего дома, и только позолоченный крест над маковкой церкви вселяет надежду, что жизнь здесь обязательно возродится.

За поселком Михалыч останавливает микроавтобус, приглушает радио, опускает стекло. За неубранным кукурузным полем слышна артиллерийская дуэль.

— Что-то близко сегодня, — волнуется водитель.

Я отчетливо слышу то, о чем расплывчато сообщают в телеграмм-каналах:

— Укры в наступление пошли, прорвали первую линию обороны.

Только Лиза не волнуется. Она выпрыгивает из кабины, потягивается и предлагает:

— Перекусим? Михалыч, кофе хочется.

Мы располагаемся на обочине. Лиза раскрывает пакет с вареными яйцами, сэндвичами и помидорами. Михалыч на газовой горелке варит кофе в закопченной турке.

Я прислушиваюсь к ударным инструментам военной рапсодии. Бравирую боевым опытом:

— Слышите, их танк долбанул. А это наши минометы пукают. Гаубицы подключились… А с той стороны натовскими «тремя топорами» работают.

Так на фронте окрестили американские гаубицы М777.

— Три семерки действительно такие точные? — интересуется Лиза.

— Первую неделю пока ствол не изношен. Наша «Мста» надежнее.

— Мы не с Украиной, а против НАТО воюем, — возмущается Михалыч. — Эшелонами им технику шлют. Переодетые натовцы «хаймерсами» управляют.

— Мы их «химерами» называем. Далеко бьют, суки, — ругаюсь я. — Но наши учатся перехватывать.

Я слышу пакетный выход реактивной системы с характерным воем.

— Во! Наши «Ураганы» поддали жару! Не хуже «химер». Но больше всего бандеровцы боятся огнеметных систем. Огненный вал из-под земли достанет.

— Не только нам восемь лет под обстрелами, — ворчит Михалыч.

— Из местных? — догадываюсь я. — Не жалеете, что более-менее мирная жизнь вот так обернулась?

— Ты, Контуженый, за языком следи! — обижается Михалыч. — Более-менее… Восемь лет неопределенности в ожидании какого-то «минска», как манны небесной, всех достали! Мы русские, мы с Россией! И другого «минска» или «стамбула» нам не надо. Только время зря теряли.

— Ждете референдума? — спрашиваю я.

— Хоть завтра за Россию руками и сердцем. Людям уверенность нужна, что Россия здесь навсегда.

— Будет референдум, — заверяет Лиза. — Бюллетени напечатаны. Скоро официально объявят.

— Побыстрее бы. Бандеровская власть все эти годы детям мозги перекраивает под своих идолов.

— Это как?

— Я с Северодонецка. До освобождения школьники с Киева приезжали, так, знаешь, шо сказали: сдались бы Гитлеру, жили, как в Германии. Я им: ваши мамки бы не родились, потому шо ваших бабок фашисты заморили. Эх! Память деткам отшибли и взрослым мозги прочистили.

— Братскую Украину перекроили в Антироссию, — добавляет Лиза.

— Настолько анти — диву даешься! — возбуждается Михалыч. — Украинцы Северодонецк при отступлении пушками раздолбали. Так сосед мне: то русские палят. Я ему: у тебя шо повылазило? Не чуешь, откуда лупят? Мы туточки всё видим.

Я подтверждаю:

— У ВСУ приказ на уничтожение инфраструктуры при отходе.