Лизе за сорок, но ее энтузиазму позавидуют молодые. Она перевозбуждена и тараторит:

— В прошлый раз продукты гражданским везли и одежду военным, проблем не было. Футболки, термобелье, носки…

— Носков много не бывает, — подтверждаю я и хлопаю водителя по плечу: — Михалыч, останови!

Микроавтобус тормозит. Я извиняюсь:

— В туалет приспичило. Последствия контузии. Одну минутку.

Наглая рожа таможенника, засевшая в больной голове, не дает мне покоя. Я возвращаюсь на пропускной пункт и подзываю вислобрюхого таможенника.

— Скоро еще наши волонтеры подъедут. Серая «буханка» с буквами Z. Я за них сразу внесу, чтобы время не терять.

Пухлые щеки кривятся в самодовольной улыбке:

— Так бы сразу. Отойдем.

Мы отходим за стену уличного туалета, что мне только на руку. Таможенник берет мои деньги, пересчитывает и сует во внутренний карман. Я придавливаю его к стенке, перехватываю руку и вынимаю обратно толстую пачку купюр. Здесь не только моя взятка, а значительно больше.

— На нужды фронта, — объявляю я.

Выпученные глаза и распахивающиеся губы угрожают ненужной оглаской. Принимаю меры. Удар коленом в пах и кулаками по темечку прерывает возглас возмущения.

Я сверху на рухнувшей туше. Придавливаю коленом, выворачиваю подлецу голову, выдергиваю из нагрудного кармана кителя документы, наклоняюсь и шиплю в мерзкую рожу:

— Слушай приговор, Парасюк Семен Богданович. Если еще раз тронешь хоть одного волонтера, я утоплю тебя в выгребной яме! Для пули слишком много чести.

Я фотографирую удостоверение таможенника на телефон и швыряю корочки ему в физиономию:

— Найду тебя, где угодно! Не будешь жить по-людски, не будешь жить вообще! Слово бойца с позывным Контуженый!

Для убедительности сую толстяку под нос шеврон «Группы Вагнер». Розовая харя бледнеет. Я возвращаюсь в микроавтобус преобразившимся.

Лиза замечает мой светлый лик:

— Вам легче? Угадали с лекарством?

— Проверенное средство, — соглашаюсь я.

Мы едем по разбитой дороге. Коробки с беспилотниками на сиденьях трясутся.

Я придерживаю до чего дотягиваюсь, а Лиза оправдывается:

— Мне предлагали снять сиденья, но как. На обратном пути мы женщин и детей в мирную жизнь вывозим. Вот адрес бабушки, которую надо обязательно забрать. Пошла за гуманитаркой на мину-лепесток наступила. Ступни нет, ходить не может, но ее родные в Воронеже готовы принять. А у бабушки еще кошка с собакой, которых она не может бросить. Что поделаешь, всех заберем.

Проезжаем остовы выгоревших легковушек на обочинах. Михалыч кивает и сетует:

— Кошки с собаками и те уживаются, а мы братья по крови чего натворили. Когда же это закончится?

— Когда закончатся укронацисты, — отвечаю я.

— Надеешься, что их шокируют собственные потери? — Михалыч качает головой. — Ты видел их кладбища? Бесконечные флаги, венки, цветы, люди на коленях встречают гробы. Это культ смерти. «Героям слава» это же не про живых, а про мертвых. Смерть украинца обязательное условие будущего процветания Украины. Бог, по их разумению, служит проклятым москалям. У них другое.

— Черт вместо бога? — не понимаю я.

— Идолы! Сейчас нашу церковь громят, потом свою угробят. И будет у них новая религия — Украинство. Только это не религия любви и прощения, а культ ненависти и истребления.

— Думаешь?

— Так уже! Украинцы не заметили, как заменили бога нацистскими идолами. Отсюда пытки и показные убийства пленных — это жертвоприношение идолу. И радость от убийства наших детей — это языческое уничтожение чужого рода.