— У себя, у себя, — с готовностью покивал портье. — Только он никого не велел к себе пускать. «Я, — говорит, — новый шедевр обдумываю».

Журавлев презрительно фыркнул.

— Сейчас поглядим, какой он там шедевр обдумывает.

Мы вошли в лифт. Журавлев нажал кнопку последнего этажа.

— Гостиницу купил местный долларовый миллионер, — стал объяснять он по дороге. — И переоборудовал ее по европейским стандартам. А за городом, прямо в лесу, целый санаторный комплекс строит. Здесь же недавно обнаружили жутко целебный источник. Скоро у нас будет настоящий курорт.

Лифт остановился. Двери открылись.

Перед нами был узкий коридор с выкрашенными желтой краской стенами. На дощатом полу лежала потрепанная дорожка.

— Это теперь такие европейские стандарты? — спросил я.

— Да нет. Последний этаж еще не переделывали. А Баварин отказался жить в дорогом номере. «Чем выше личность, — говорит, — тем скромнее ее желания».

Мы подошли к обшарпанной двери.

— Стучи, — приказал Журавлев.

Я постучал.

— Кто там? — раздался из-за дверей недовольный голос Баварина.

Я назвал себя и сказал, что пришел узнать насчет своего сценария, как мы и договаривались. Ответа не последовало. Я толкнул дверь, мы вошли. В нос сразу же ударил резкий запах давно не проветриваемого помещения.

Это был типичный гостиничный номер: кровать, кресло, стол… Входя, я случайно поддал ногой пустую бутылку. Бутылка покатилась.

Замызганный пол был усеян окурками.

А сам Баварин — выдающийся кинорежиссер, почетный председатель, заслуженный деятель и т. д. и т. п. — валялся на кровати в мятой одежде и грязной обуви. При нашем появлении он с трудом оторвал голову от подушки и окинул нас долгим блуждающим взглядом. Лицо его было опухшим и небритым — типичное лицо алкаша в период запоя.

Первым заговорил Журавлев.

— Здравствуйте, Евгений Петрович, — с фальшивым воодушевлением сказал он. — Ну, как вы устроились? Как отель?

— Это не отель, — мрачно произнес Баварин, — а ночлежка.

— Вы можете в любой момент переехать в номер-люкс.

Баварин ничего не ответил.

Видимо, устав держать голову на весу, он снова откинулся на подушку. Журавлев растерянно поглядел на меня. Я пожал плечами.

— Евгений Петрович, — предпринял он новую попытку завязать разговор, — наша телекомпания решила сделать цикл передач о вашем творчестве. Мы пришли вас снимать.

— Я тебе не девочка, чтобы меня снимать. И не повешенный.

Разговор явно не клеился.

— Может, все-таки попробуем, — убитым голосом сказал Журавлев, доставая из сумки видеокамеру. — Вы нам расскажете о своих творческих планах, личной жизни, заветных желаниях…

Баварин демонстративно разглядывал потолок.

— Мое самое заветное желание, — раздельно проговорил он, — чтобы ты отсюда убрался. И как можно скорее. Тебе понятно?

Журавлеву было понятно. Он убрался.

Мы остались с Бавариным вдвоем. Он сел, потер ладонями опухшее лицо.

— Терпеть не могу телевизионщиков.

Я осторожно заметил, что у Журавлева могут быть неприятности. Баварин пересел в кресло, стоявшее у стола, и налил себе полную стопку водки.

— Начал читать твой сценарий, сынок, — сказал он, залпом осушив стопку и занюхав водку рукавом. — Дочитал до пятой страницы. Пока нравится.

В дверь робко заглянул Журавлев.