Ни директор, ни парторг, ни начальник цеха не только не сделали нужного вывода, но, наоборот, развили бурную деятельность, требуя освобождения задержанных преступников. Далее приводились отрывки из характеристики Ермака, данной начальником цеха при открытом содействии секретаря парткома, кстати его родственника. Что, мол, «чиновники» испугались за честь мундира и, вместо того чтобы требовать осуждения преступников, хлопочут за них. Между тем честные люди завода возмущены этой безответственностью. Заместитель главного инженера был категорически против, когда назначали этого бригадира; его не послушали — и вот результат.

 

— Какая подлость! — вскричала Римма.

 

Она сильно побледнела и невольно подошла к Ивану, как бы желая защитить его. Да, основной удар пришелся по Ивану. Сам возмущенный до крайности, просто оглушенный подлыми намеками, я взглянул на Баблака и испугался: тот же взгляд, который напугал меня когда-то мальчишкой, — ледяной, безотрадный, полный горечи и разочарования.

 

— Подвел только добрых людей… — вымолвил он с усилием и мрачно отвернулся. Лицо его словно окаменело.

 

Я поразился, как тихо вокруг. Мы и не заметили, как наступил обеденный перерыв и все ушли со стапеля. Только мы оставались, как потерпевшие кораблекрушение. Майка сидела на фундаменте надстройки и горько плакала, размазывая слезы по чумазому лицу.

 

— Что же делать, ребята? — растерянно спросил Платон Кириллович. Он был тугодум.

 

— Потребуем опровержения! — негодующе сказала Римма. Она была близка к слезам.

 

— Если не напечатают опровержения, обратимся в «Известия», — добавил я.

 

— Надо привлечь корреспондента за клевету, — заявил горячо Борис.

 

Дядя Гриша потупился с побагровевшим лицом. «Алкоголика» он принял целиком на себя.

 

Мы стояли на пустынном, в этот час примолкшем стапеле, тесно окружив своего несправедливо обиженного бригадира. Никто не шел обедать. Из попытки Ивана отвернуться ничего не вышло. Куда бы он ни поворачивал лицо, он сталкивался со взволнованным, полным сочувствия взглядом товарища. И Баблак понял, что он не один, с ним верные друзья, которые не ставят ему в упрек побежденное прошлое, а будущее мы будем строить вместе. Лицо его из окаменевшего стало живым, глаза потеплели, залучились, наполнились влагой. Он был тронут до глубины души.

 

— Спасибо! — сказал он хрипло. — Спасибо вам, братцы!

 

— Пошли обедать все вместе… — сказал Борис. Оставалось двадцать пять минут до гудка. Мы немного оживились — то ли надежда пришла, что все устроится, то ли просто потеплело на сердце — и стали шумно спускаться со стапеля.

 

Я вдруг понял, что я люблю их всех. Что это мои настоящие друзья, ради чести которых я готов на все. Словно мы были одна семья.

 

По дороге в столовую решили спокойно написать опровержение в редакцию. Копию направим в горком.

 

Кое-как пообедали в уже опустевшей столовой.