Кое-как пообедали в уже опустевшей столовой. Аппетит у всех отбило. Но этот серый пасмурный день — слоистые облака затянули все небо — еще не кончился. Когда мы выходили, нас встретил расстроенный комсорг и подозвал Бориса, Шурку и меня.

 

— Слышите, ребята, — сообщил он, — звонили из райкома… Будем проводить собрание о Ермаке.

 

 

 

Глава двадцатая

 

ТРУДНЫЕ ДНИ

 

(продолжение)

 

Никогда не забуду этого комсомольского собрания! Я даже не предполагал, что Ермака так хорошо знали на морзаводе, что он пользовался таким авторитетом. В его защиту выступили не только те, кто с ним работал на стапеле, ремонтировал суда, учился вместе в ремесленном или в школе, — слова просили совсем из других цехов, которых я даже не знал.

 

Больше того, на комсомольское собрание пришли пожилые работницы и тоже высказывались в защиту Ермака.

 

Получалось неожиданное и непривычное: комитет по настоянию инструктора райкома Веры Малининой решил поставить вопрос об исключении Ермака из рядов комсомола, а комсомольцы категорически отказывались это сделать.

 

Мы всей бригадой пришли за десять минут до начала собрания, а зал был уже набит битком. Для нас заняли второй ряд.

 

Пришел дедушка. Я внимательно посмотрел на него, боясь найти в его глазах следы уныния или обиды. Но не тут-то было! Рыбаковы не так скоро сдаются, и не мелкому писаке было сбить его с ног. Дедушка выглядел, как всегда, — сильный, широкоплечий, высокий, вышитая украинская сорочка открывала мощную загорелую шею совсем без морщин. Глубоко посаженные карие глаза смотрели открыто и прямо, в них был юмор (то, что я больше всего ценю в людях), густые темные волосы и не начинали седеть. С удивлением я вдруг понял, что дед еще молод. Ему уже исполнилось шестьдесят два, но выглядел он на добрых пятнадцать лет моложе. У них все в роду были моложавы. Разве маме кто давал ее тридцать семь лет? Дружниковы почему-то выглядели старше своих лет. В кого пойду я? Именно об этом я и подумал в такой час, сам себе удивляясь, как такая чепуха может лезть в голову, перебивая серьезные или горькие мысли. Дед обернулся ко мне и успокаивающе покивал головой.

 

На долгопамятное это собрание пришла инструктор райкома комсомола Вера Малинина. Рядом с дедушкой сел незнакомый худощавый блондин в роговых очках. Я его никогда не видел.

 

— Корреспондент «Известий», — шепнул мне взволнованный Иван.

 

Мы переглянулись. Быстро там отозвались на наше письмо.

 

— Эх, не успели с ним переговорить до собрания! — пожалел Баблак.

 

Оказалось, что корреспондент прямо с вокзала приехал на завод и зашел в партком. Дедушка предложил ему присутствовать на комсомольском собрании, до которого оставалось всего полчаса. Пока дедушка спорил по телефону с администраторами гостиниц, добывая для москвича номер, корреспондентом завладел Родион Евграфович и, конечно, всучил ему ту газету…

 

Корреспондент сидел нахохлившись (может, он сегодня не обедал?) и хмуро обмахивался той самой газетой. Наверно, никак не мог разобраться, кто говорит правду и кто врет.

 

Несмотря на то что все окна были распахнуты настежь, духота стояла нестерпимая — горячая духота. Обмахивались все без исключения — платками, газетами, веерами, даже просто рукой, — ветер шел по комнате, но не освежал. А вечер был прохладный и свежий, пахло дождем, хотя дождь еще не выпал.