— Нет, Санди. Еще сколько-то процентов зрения осталось. Катерина говорит, что дальше процесс не пойдет.

 

— Она… видит свет?

 

— Не только свет. Различает лица, предметы. Но читать уже не сможет. Опять перешла на слепой метод.

 

— Но почему, мама? Это началось после того, как произошла вся эта ужасная история с Ермаком?

 

— Да. Начался процесс. Помутнение хрусталика. И потом… Это же Ата! Она никогда не делала себе скидку на инвалидность. Жила полной жизнью! Не щадила себя. Работала, училась… А ей нельзя переутомляться. Теперь вот еще появление отца. Скоро приедет Станислав Львович.

 

— Мама! Я должен сходить к Ермаку.

 

— Успел бы… Мы еще не поговорили даже… — Она, кажется, обиделась.

 

Я чмокнул маму в щеку и выскочил на улицу. Троллейбусы только вышли из депо. Я ехал в пустом вагоне.

 

Конечно, брат и сестра еще спали. Конечно, я перебудил всех соседей, пока они проснулись. Минут пять ушло на то, чтобы втолковать им, что я действительно Санди и что это не сон. Ата повисла у меня на шее, а Ермак от восторга дал мне тумака под ребро. Наверно, их учат этому в угрозыске. Довольно ощутительно. Ермак заметно подрос и возмужал. Требовалось бритье. Все же он был ниже среднего роста, но так пропорционально сложен и строен, что казался выше своего действительного роста. По-моему, он стал красивым парнем. Он сел, в одних трусах, с всклокоченными волосами, на неубранную постель и с умилением разглядывал меня. Ата смотрела на нас с улыбкой. Девочкой она, пожалуй, была красивее. Переросла, как говорят в таких случаях. Но ее обаяние заключалось не в красоте лица, а в чем-то другом, что вдруг проявлялось, как блеск молнии, и преображало ее совершенно. Потом я понял — улыбка. Удивительно хорошая была у нее улыбка — нежная и насмешливая в одно и то же время. Нет, улыбка тоже была разной — то дерзкой, то детски доверчивой, мягкой или злой, а порой неудержимо широкой — от всей души. Я запомнил одну ее такую улыбку — русской души; очень мне хотелось ее увидеть снова, но она никогда больше не повторилась именно такою. А когда она не улыбается, это задумчивая, смуглая зеленоглазая девушка очень современного вида. У нее появилась новая привычка щурить глаза, а потом вдруг открывать их широко, будто она удивилась чему-то своему. Может, оттого, что она стала хуже видеть. Да, на пушкинскую Татьяну она никак не походила — эпоха не та. Уж очень она самостоятельна и независима. Может, больше напускает на себя. По-моему, она слабее, чем кажется, и, безусловно, очень ранима и впечатлительна.

 

— Будем чай пить? — сказала Ата, почему-то покраснев. И стала накрывать на стол и заодно прибирать в комнате.

 

На ней был ярко-зеленый халатик. Наверное, потому и глаза казались такими зелеными. Значит, по-прежнему любит яркие и светлые цвета.

 

— Подумать только, вернулся Санди! Морской волк! Дружище! — радовался Ермак. — Молодец, что прибежал так рано! Вместо чая следовало бы чего-нибудь покрепче, но магазины-то еще закрыты!

 

— Бурлаков даст тебе покрепче! — засмеялась Ата. — Тебе же на работу.

 

— Я могу взять отгул.

 

Ата убежала на кухню. Ермак оделся и еще раз обнял меня.

 

— Ой, даже не верится, что ты вернулся.

 

Ата внесла чайник. Она налила нам чая и потребовала, чтобы я рассказывал по порядку.