— Как ты? — голос ее звучал напряженно и робко.

— Нормально, — ответила я.

— Можно я зайду, занесу одежду?

— Заходи.

Через пять минут она стояла в моем коридоре.

— Вот. Спасибо. — Лика положила на тумбочку аккуратно сложенный костюм. Повесила на вешалку куртку, поставила на половичок сапожки.

Из кухни выглянула мать.

— Лика, идем пить чай.

— Не могу, Алла Ивановна. Убегаю.

— К нему? — догадалась я.

— Да. Он ждет меня у подъезда. Сказал, что на следующей неделе мы идем в ЗАГС, расписываться. Представляешь?

— Ты согласилась?

— Если честно, я пошла бы с ним хоть сегодня. — Лика посмотрела на меня пристально. Лицо ее было серьезным, как никогда прежде. — Я люблю его, Кир. Это любовь с первого взгляда. Помнишь, мы думали, что так не бывает? Еще спорили с Женькой Стрельниковой, помнишь? Так вот, бывает. — Она опустила голову, вздохнула. Затем отчаянно тряхнула волосами, так, что они волной рассыпались по спине. — Ну, пока! — рванула на себя дверь и скрылась на лестнице…

…Кира почти допила свой коктейль и отодвинула пустой бокал. Облизала тонкие губы, глянула на Валю, тихо сидевшую напротив.

— Хорошая история, не правда ли? — она усмехнулась. — Ты спросишь, что было дальше? Они действительно расписались через два месяца. Я была свидетельницей у Лики. Она выглядела потрясающе — белое шелковое платье, на голове венок из белых роз — искусственных, конечно. Одним словом, Снегурочка.

Вадим тоже был хорош — высокий, подтянутый, в элегантном светло-сером костюме с сияющим, смуглым лицом. Мы с ним избегали смотреть друг на друга — я видела, он чувствует себя неловко, стыдится меня, своего поступка.

А Лика — та ничего не стыдилась. Она, кажется, начисто позабыла, при каких обстоятельствах познакомилась с женихом: без умолку щебетала, порхала, как эльф, висла у меня на шее и все приговаривала тихим счастливым шепотом: «Кира, какой день! Какой волшебный день!»

Как ты думаешь, что делала я? Да ничего! Стояла рядом с невестой, выжимала из себя улыбку под прицелом видео и фотокамер, расписывалась в огромной амбарной книге, в той графе, где полагается расписываться свидетелям. Потом вместе с другими гостями за столом кричала «горько» и пила шампанское. Потом… потом ничего не помню.

Очнулась я в какой-то машине. За окнами была темень, рядом, привалившись к моему плечу, похрапывал какой-то потный, пьяный толстяк. Я с трудом отодвинула его лысую, тяжелую голову и хрипло спросила, обращаясь к маячившей впереди широкой водительской спине:

— Куда мы едем?

— Домой, — невозмутимо ответил тот, кто был за рулем, и чиркнул во тьме зажигалкой.

— Разве вы знаете, где мой дом?

— Здрасьте! — Водила многозначительно хмыкнул и на секунду обернул ко мне равнодушное и красное лицо — в салоне было не продохнуть от жары. — Вы же сами, когда садились, сказали адрес. Забыли, что ль?

— Забыла, — потерянно проговорила я. Потом взглянула на дремавшего под боком толстяка, и меня охватила тревога. — А этот… он… кто?

— Этот с вами, — невозмутимо пояснил мужчина.

— Со мной?! Я его даже не знаю!

Шофер пожал плечами, продолжая дымить сигаретой. Очевидно, он давно привык к подобным сценам, к тому, что его пассажиры не всегда помнят своих попутчиков — видимо, колымил исключительно в ночное время, когда трезвый клиент — редкость.