|
— Сделаю. Ладно. Мне пора. Максим кивает. Потом испытующе смотрит мне в глаза. — Ты взял радио? — Я не люблю музыку. Она отвлекает меня. А снаружи нельзя позволять себе отвлекаться. — Ты прекрасно знаешь, о каком радио я говорю. Возьми его. — Хорошо. Максим чешет голову. Плечи его лабораторного халата покрываются перхотью. — Я заметил, что ты не положил в рюкзак Евангелие. И снял со свитера крест. — Там, куда мы идем, Евангелие и крест могут оказаться не в почете. — Но на свитере он все равно заметен. Видишь? Там, где был крест, черный цвет темнее. Он как будто оставил отпечаток. И Евангелие тоже еще в тебе. — Может быть… — И все же не знаю, достаточно ли этого. Говорят, что некоторые создания снаружи способны читать мысли. — В таком случае, я постараюсь не думать. — Это хорошо удается солдатам. Не знаю, способен ли на это ты. — Посмотрим. — Да. Посмотрим. Значит, прощай, Джон? — «Прощай» — слишком драматично. Я предпочитаю по-итальянски: чао. — Значит, чао, Джон. — Чао, Максим. Я надеваю рюкзак, выхожу из комнаты, бывшей моим домом все эти годы, и не оборачиваюсь. В ней для меня ничего нет. Там мой друг, это правда. Но дружба — это вещь, которую носишь в себе, в сердце. Как ностальгию и раскаяние. Если хочешь выжить в этом ужасном новом мире, необходимо заставлять себя думать, что это так. Что чувства — это огонек, горящий в сердце. Если будешь оборачиваться, если будешь искать в памяти людей и места, которые были тебе дороги, ты рискуешь превратиться в соляной столб, как жена Лота в Библии. 4 НАРУЖУ! Я с трудом поднимаюсь по ведущей к выходу лестнице. Рюкзак давит на спину. Лямки натирают плечи. При этом мой груз — ничто по сравнению с тем, что тащат солдаты Швейцарской Гвардии, помимо гигантских рюкзаков несущие на себе оружие и бронежилеты. На их головах каски американского типа и очки ночного видения. У меня есть такие же, они висят на крючке моего рюкзака. Я поправляю ремень своего «шмайссера», пытаясь надеть его, как остальные. Я представления не имею, как им пользоваться, но предполагаю, что рано или поздно кто-нибудь мне это объяснит. Какой-то человек с разбегу толкает меня в спину, и я ударяюсь о стену. Из-за рюкзака я теряю равновесие и грохаюсь на землю. Шлем падает с меня, откатывается к противоположной стене. — Лыжню! — кричит Карл Бун, пробегая мимо меня с издевательским хохотом. Это он толкнул меня. На нем столько оружия и вещей, что солдат занимает больше половины ширины коридора. При этом, проносясь к выходу, он гарцует, как породистый конь. То, что он может бежать со всей этой тяжестью, кажется мне невероятным. Капитан Дюран останавливает его на лету. — Стоять, солдат! Бун встает по стойке «смирно», мгновенно перейдя от беспорядочного движения к абсолютной неподвижности. — Так точно, капитан! — Куда ты, по-твоему, идешь? — Так точно, капитан, наружу! — Перестань разыгрывать из себя клоуна, Бун. — Я симулировал подобающий энтузиазм, синьор. При всем моем уважении, синьор, солдат Гвардии Ватикана не клоун, синьор. У клоунов смешная одежда и огромные носы из красной резины. Капитан качает головой: — Вольно. И больше не бегай. Учти, что, если ты сломаешь по дороге ногу, нам придется бросить тебя. — Чтобы быть спасенным туземцами, синьор? Чтобы выучиться плясать «хулу»? — Вероятнее, чтобы пройти кулинарную практику. |
