Вот караулка, вот штаб Красной гвардии. Всё заставлено ящиками с винтовками, револьверами, гранатами, патронами. Пол покрыт слоем нанесённой грязи, усеян окурками, обрывками промасленной бумаги.

— Пошли! — сказала Даша, схватила Авинова за руку и повела его к лестнице.

На втором этаже располагался исполком Петросовета. Целый ряд запертых комнат белел аккуратными надписями: «Председатель ЦИК», «Финансовый отдел ЦИК», «Международный отдел ЦИК»…

— Тут одни меньшевики окопались, — с лёгкой гадливостью сообщила девушка и потащила Кирилла на третий этаж, где располагался эпицентр восстания — Военно-революционный комитет. Там постоянно трещали телефоны, метались ординарцы, прибегали и убегали делегаты отовсюду. Говорили все и сразу:

— …Надо устранить начальника второй латышской бригады. Есть боевой, близкий нам командир — Вацетис, его и поставим.

— …Диктую: «Питерский Совет… братски просит… Братски! От слова „брат“! Да… Просит не исполнять… преступных приказов правительства». Записали? Шлите радиотелеграмму в Центробалт!

— …Ревель звонит!

— Чего там у них?

— Образовали ревком! Заняли все необходимые пункты. Гарнизон подчинили!

— Молодцы!

— …Срочно передать по радио: «Центробалт. Дыбенко. Высылай устав!»

— …Не могли бы вы также продвинуть миноносец в канал против станции Лигово, держать под обстрелом станцию, не допускать пропуска подкреплений?

— Сделаем!

— …Откуда красногвардейцы? А-а… Пускай занимают Охтинский мост! Да!

— …Занят Балтийский вокзал!

А Даша всё вела и вела Кирилла за собой сквозь эту толчею, сквозь папиросный смрад, пока не завела в тупичок и не открыла дверь, на которую была прилеплена бумажонка с номерком — всё, что осталось от былого порядка времён институток и курсисток.

— Входи, входи!

Авинов вошёл, чувствуя себя телком на базаре, и девушка тут же заперла дверь.

— Всё! — выдохнула она. — Мы одни!

Комната, в которой они оказались, была обширна, заставлена кожаными диванами и застеклёнными шкафами. Лампы тут не горели, но и темно не было — три больших окна доносили свет Смольного и красноватые отблески костров. И гул, то спадавший, то достигавший грозного крещендо, наплывал со всех сторон, поневоле настораживая, взводя все нервы.

— Тебя это тоже возбуждает, да? — прошептала Даша, торопливо снимая пальто, стягивая платье, сбрасывая ботиночки, скидывая трусики, скатывая чулочки.

— Да, — признался Кирилл. Ему было странно и страшно раздеваться в штабе революции, но это придавало обычному прелюбодеянию оттенок запредельной порочности.

— Скорей, скорей! — задыхалась девушка. — О-о-о! Ещё… Ещё!

Авинову было и стыдно, и приятно, и боязно — он овладевал Дашей, тискал её сильное, налитое тело, а сам прислушивался, таил дыхание. Но извечная опаска любовника лишь растянула взаимное удовольствие — сначала Полынова кричала, потом ахала и стонала, а после раскинула руки и улыбалась блаженно, не раскрывая глаз, отдаваясь вся, до донышка.

Потом они долго лежали, остужая разгорячённые тела, унимая смятение душ. Охолонувшись, обнялись снова, друг друга согревая. Когда Кирилл пришёл в себя, он тут же почувствовал угрызения совести. Его долг был — стоять сейчас у Литейного моста вместе с текинцами и поджидать «вождя». А вместо того, чтобы исполнить важное задание, он похоть тешит…

— Одеваемся? — прошептал Кирилл.