— Одеваемся? — прошептал Кирилл. — Мм? Дева революции?

— Не-а… Я ещё хочу.

— Кануна?

— Тебя!

Утомлённые тела, уже насытившись друг другом, распалялись неохотно. Однако Кирилл освоился в непривычной обстановке — и перестал замечать галдёж за стенами. Утолив жажду близости в горячечном порыве, теперь он больше никуда не торопился, а нежно ласкал девушку — то грудь сдавит, то сосок сожмёт, то попу погладит, то шею поцелует.

И вот они снова угодили в тёмный и жаркий провал любострастия. И снова вернулись в явь, изнемогшие, но довольные.

— Слышишь, милый? — прошептала Даша. — Ты слышишь?

Приятно утомлённый Кирилл понял, о чём говорила его возлюбленная, и ответил:

— Слышу.

— Это революционные громы! Перуны!

— Болтуны, — простодушно и прямо брякнул Авинов, но девушка не обиделась. Улыбнувшись снисходительно, она сказала:

— Люди, не познавшие свободы, спешат выговориться. Народ безмолвствовал веками, а ныне он вышел на улицы, и все слышат его грозный глас, глас Божий!

— Кто — все? — поинтересовался Кирилл. — Царя скинули, а «временным» прислушиваться недосуг — заигрались они в свои глупые игры. Правительство… Сама же знаешь, оно у нас как сито — мука отсеялась, а сор и жучки остались. Министры наши сплошь ничтожества или предатели, а те, кто честны, более всего походят на мягкотелых медуз, обожающих планировать, рассуждать, обговаривать, а как до дела доходит, они сразу скучнеют и — шасть! — в сторонку, мировые проблемы решать. И кому ж тогда слушать? Революционерам? Эсерам да эсдекам, обожавшим шляться по Лондонам и Парижам? Приятно, наверное, бороться с самодержавием, сидя в кафе на бульваре Сен-Жермен! А на что ещё способны революционеры? Бомбы кидать в «сатрапов»? Экспроприировать экспроприаторов? Ну, ломать — не строить!

— Первым делом, — важно сказала Даша, — надо взять власть! А уж потом эту власть употребить на благо народа. Не волнуйся, Кир, мы слышим глас Божий!

— Знаешь, что самое неприятное? — вздохнул Авинов, потихоньку одеваясь. — Самое неприятное заключается в том, что глас сей неразборчив. Вы слышите нечленораздельный рёв толпы и толкуете его по-своему, вкладываете нужный вам смысл. Вы говорите: «Раздался стон народный!» — а это не стон, это мат и вой, тупое пьяное мычание.

— Ты не любишь народ, — сказала с осуждением Даша.

— А кто его любит? — пожал плечами Кирилл. — Как вообще можно любить множество людей? Любят одного или одну. Вот я тебя люблю.

— Правда? — спросила Даша с неожиданной робостью в голосе.

— Истинная. Пошли?

— Пошли. О, уже десять часов! — Девушка замешкалась, не досказывая, но всё-таки договорила: — Тебе было хорошо со мной?

— Очень! — честно признался Кирилл.

Даша на секундочку прижалась к нему, подлащиваясь, и пошагала к дверям, покачивая бёдрами. Пальто своё она несла на руке.

За порогом комнаты парочку снова закрутил человеческий муравейник, потоком людским снёс по лестнице на второй этаж и выбросил возле иногороднего отдела ЦИКа.

— Товарищ Рахья! — радостно воскликнула Даша.

Медлительный светловолосый парень обернулся и приложил палец к сжатым губам. У порога стоял сухощавый, невысокий мужичок еврейского обличья, усатенький, с бородкой, одетый во всё кожаное — сапоги, штаны, куртку и кепку.