— Арарат Генч-Оглуев, — отрекомендовался носатый и добавил, белозубо улыбаясь: — Я местный, нахичеванский!

На единую форму у марковцев денег не было, так что все они носили то, что имели, — серые шинели. Единственной связующей деталью для всех служили чёрные погоны, в цвет знамени полка. Оно находилось в соседнем купе — белый Андреевский крест на чёрном полотнище — и ехало в объятиях знаменосца, подъесаула Трехжонного.

Вооружены все были тоже чем попало — у кого родимые винтовки-трёхлинейки, у кого «манлихеры» или «мандрагоны». Больше всего было японских «арисак», а Кириллу досталось ручное ружьё-пулемёт Фёдорова с рожком на двадцать пять патронов.

Покачиваясь на мягких подушках, Авинов вспоминал недавнюю поездку из Киева в Харьков. Тогда он тоже ехал в «пульмане», но было ему худо — погано и тревожно. Да что там — тревожно! Страшно было. А теперь всё как-то иначе — он едет со своими. В вагоне холодно — и тихо. Неразличимый говор доносился слабо. Иной раз звякали штыки сцепившихся винтовок. Мерно постукивали колёса. Амосов, откинувшийся к спинке слева, обтирал затвор полой шинели, клацал им негромко. Генч-Оглуев, сидевший напротив, склонился, держа «арисаку» меж колен, — дремал. А сам Авинов смотрел за окно в ночь, глазами провожая набегавшие и удалявшиеся фонари. Проехали Персиановку…

— Степаныч! — разнёсся резкий голос генерала, и задремавший Арарат резко выпрямился, перехватил винтовку покрепче.

Названный — полковник Тимановский, не вылезавший из серой шинели и не вынимавший трубку изо рта, — привстал и откликнулся:

— Здесь!

Вечером он сбрил свою бороду — и здорово «помолодел». Генерал прошёлся по проходу, шатаясь, похлопывая плетью по голенищу и насвистывая что-то легкомысленное. Отвлекшись на поручика Ларина и корнета Пржевальского, обрезавших полы длиннющих кавалерийских шинелей на четверть выше колен, Сергей Леонидович одобрительно покивал.

— Это верное решение, — сказал он, — хоть мешать не будут… — и тут же нахмурился: — А что у вас с сапогами?

Ларин, как раз снимавший шпоры, смутился видом рваных кирзачей.

— Виноват, ваше превосходительство! Каши просят!

— В первом же бою, — строго приказал Марков, — добыть цельные сапоги.

— Есть!

— Степаныч! — приблизился к Тимановскому генерал. — Твои пойдут первыми.

— Есть!

Поезд с медленным визгом остановился. Вокзал на станции Нахичевань расплывался в предрассветных сумерках, подсвечивая сквозь пыльные окошки. Пыхтя паром, подкатился «блиндированный» состав.

— Выставить посты! — послышались отрывистые команды. — Орудия — скатывай!

Недавно сонная станция наполнилась сдержанным гомоном. Свистнул бронепаровоз — и ему тут же ответил другой, подходивший к Нахичевани со стороны Ростова, толкающий перед собой пулемётную площадку. На ней стояли два красноармейца. Разглядев, что станция занята «белыми», один из «красных» завопил:

— Золотопогонная сволочь уже здесь! Бей их и айда к нашим!

Кирилл, не думая, выхватил «маузер». Промах. Грянула злая очередь из «максима» с бронеплощадки «Орла» — и орущий захлебнулся собственной кровью. Второго снял Генч-Оглуев. Двое машинистов выпрыгнули из паровозной будки, заранее поднимая руки, — и резво поскакали по путям, так и не опуская конечностей, запачканных углём. Стрелять по ним не стали.

— Осмотреть вокзал! — скомандовал Тимановский.