– Ах, боже мой, боже мой!.. – сказала она. – Дайте‑ка мне взглянуть на ваш приказ.

Директриса несколько раз перечитала бумагу, посмотрела на дату и покачала головой.

– Такие ошибки иногда случаются. Сами того не ведая, они назначили на одно место двоих человек. Вах, Хурие‑ханым, вах!

– Кто такая Хурие‑ханым?

– Это та, другая учительница из Гелиболу… Не ужилась там, попросилась сюда. Приятная, скромная женщина… И опять бедняжке не повезло.

– Разве ей одной? Ведь мое положение тоже весьма затруднительное.

– Да, и это верно. Не будем по крайней мере расстраивать несчастную женщину до тех пор, пока обстановка не выяснится. Я сейчас – в отдел образования, по делам. Пойдемте вместе. Посмотрим, может, найдем какой‑нибудь выход.

Заведующий отделом образования, толстый неуклюжий флегматик, разговаривая с посетителями, обычно закрывал глаза, словно погружался в дремоту. Речь его была отрывиста и бессвязна, будто его только что разбудили.

Выслушав нас со скучающим видом, он медленно процедил:

– Что я могу поделать?.. Как они сделали, так и вышло. Надо написать в Стамбул. Посмотрим, что ответят.

Тут в разговор вмешался секретарь отдела – огромного роста мужчина, он носил красный кушак и короткую жилетку и был похож на ломового извозчика.

– Дата приказа о назначении этой ханым‑эфенди более поздняя. Основываясь на этом, ее кандидатуру следует считать более приемлемой и правомочной.

Заведующий задумался, словно загадывал перед сном, потом сказал:

– Это, конечно, верно, но мы все равно не имеем приказа об отстранении первой учительницы… Запросим министерство. Дней через десять придет ответ. Вы же, мюдюре‑ханым, извольте ждать решения.

Я опять поплелась в рушдие по извилистым улочкам следом за мюдюре‑ханым, закутанной в клетчатый чаршаф. Ах, лучше бы мне вернуться в гостиницу!

Хурие‑ханым оказалась приземистой смуглолицей женщиной лет сорока пяти, с капризным характером. Как только она обо всем узнала, лицо ее потемнело еще больше, глаза расширились, на шее с двух сторон вздулись вены, и она пронзительно завопила, словно «уди‑уди», которым мальчишки забавляются в праздники.

– Ах ты, боже мой, да что же это получается, друзья!.. – И рухнула на пол, лишившись чувств.

В учительской начался переполох. Старенькая учительница в очках с трудом сдерживала сбежавшихся на крик учениц, отгоняя их от дверей.

Женщины положили Хурие‑ханым на диван, побрызгали лицо водой, смочили уксусом виски, расстегнули фуфайку и принялись растирать ее грудь, усыпанную, точно родинками, блошиными укусами.

Я растерялась и молча стала в углу с портфелем под мышкой, не зная что делать.

Старая учительница, которой наконец удалось отогнать от дверей девочек, глянула на меня сердито поверх очков:

– Поражаюсь твоей бесчеловечности, дочь моя! И ты еще смеешься!

Она была права. К сожалению, я не удержалась и улыбнулась. Но откуда старушке было знать, что я смеюсь не над Хурие‑ханым, а над своей собственной растерянностью!

Однако не одна я была столь бесчеловечна. Высокая молодая учительница с черными проницательными глазами тоже беззвучно смеялась. Она подошла и шепнула мне на ухо:

– Можно подумать, ее муж привел в дом вторую жену. Это вовсе не обморок. Клянусь аллахом, это от злости.

Хурие‑ханым открыла глаза. По ее носу и щекам стекали капли воды. Она громко икнула, словно в желудке у нее взорвалась бомба, замотала головой и принялась кричать:

– Ах, друзья, да что же это со мной стряслось! В мои‑то годы! Надо же было такому случиться?!

Верно говорят: «Язык мой – враг мой». Я опять допустила оплошность, мне вдруг взбрело в голову проявить учтивость.