– Как можно?.. – ответила я весело. – Разве пристало учительнице, которая горит желанием выполнить свой долг, спать до обеда?

Хаджи‑калфа забыл про свое наргиле и подбоченился.

– Поглядите на нее! – засмеялся он. – Сама еще ребенок, молоко на губах не обсохло, а собирается в школе учить детей!

Когда в министерстве я получила назначение, я поклялась никогда больше не совершать ребяческих проделок. Но стоило Хаджи‑калфе заговорить со мной как с ребенком, я опять почувствовала себя маленькой, подкинула вверх, как мячик, свой портфель и снова поймала.

Мое поведение окончательно развеселило Хаджи‑калфу. Он захлопал в ладоши и громко засмеялся:

– Разве я соврал? Ведь ты сама еще ребенок!

Не знаю, может быть, это не очень хорошо – быть учительнице на короткой ноге с номерным, – только я тоже расхохоталась, и мы запросто принялись болтать о разных пустяках.

Старик решительно возражал против того, чтобы я шла в школу без завтрака.

– Да разве можно!.. Возиться голодной до самого вечера с маленькими разбойниками!.. Тебе понятно, ходжаным? Сейчас я принесу сыр и молоко. К тому же сегодня первый день, нечего спешить. – И он насильно усадил меня возле бассейна.

В этот ранний час двор гостиницы был пуст.

Хаджи‑калфа уже кричал лавочнику, что торговал напротив:

– Молла, принеси нашей учительнице стамбульских бубликов и молока. – Затем обернулся ко мне: – Эх, и молоко у нашего Моллы! Ваше стамбульское по сравнению с его молоком – все равно что вода из моего наргиле.

Если верить Хаджи‑калфе, Молла зимой и летом кормил свою корову только грушами, отчего молоко имело грушевый запах.

Открыв этот секрет, старый армянин подмигнул мне и добавил:

– Только и сам Молла тоже, кажется, попахивает грушами.

Пока я завтракала у бассейна, Хаджи‑калфа все возился с наргиле, развлекал меня бесконечными городскими сплетнями. Господи, чего он только не знал! Но в чем особенно он был сведущ, так это во всех подробностях жизни местных учителей.

Когда я покончила с завтраком, он сказал:

– А теперь поторапливайся. Я тебя провожу. Потеряешься еще…

Припадая на больную ногу, Хаджи‑калфа пошел вперед и привел наконец меня к зеленым деревянным воротам центрального рушдие. Без него, пожалуй, я заблудилась бы в лабиринте переулков и улочек.

Я должна подробно рассказать о несчастье, которое ждало меня в школе, куда я вошла с твердой решимостью любить ее, какой бы убогой она ни выглядела снаружи.

Привратника в сторожке не оказалось. Проходя садом, я встретила женщину со старым кожаным портфелем в руках, плотно закутанную в клетчатый тканый чаршаф. Лицо было закрыто двойной чадрой. Она направлялась к выходу, но, увидев меня, остановилась и пристально взглянула мне в лицо.

– Вам что нужно, ханым?

– Я хочу видеть директрису.

– Вы по делу? Директриса – я.

– Ах, вот как, ханым‑эфенди! Я ваша новая учительница географии и рисования. Вчера приехала из Стамбула.

Мюдюре‑ханым[15] открыла лицо, оглядела меня с головы до ног и недоуменно сказала:

– Тут какая‑то ошибка, дочь моя. Действительно, у нас было вакантное место на должность преподавателя географии и рисования, но неделю тому назад нам прислали учительницу из Гелиболу.

Я растерялась.

– Этого не может быть, ханым‑эфенди! Меня прислали из министерства образования. Приказ в моем портфеле.

Мюдюре‑ханым удивленно вскинула брови вверх, так что они очутились на самой середине ее узкого, приплюснутого лба.

– Ах, боже мой, боже мой!.