— Было бы гораздо лучше, если бы вы, ваше величество, бросили всех этих монахов, сели верхом на лошадь и повели швейцарцев на рысях обратно в Париж. Мы ведь прибыли бы в Лувр меньше чем через час!

— Я голоден! — ответил король и, не допуская никаких возражений, направился в покои архимандрита.

К столу, кроме королевы-матери, были приглашены несколько высших придворных. Пообедав с большим аппетитом и выпив бутылку тридцатилетнего вина, король сказал:

— Господа, сегодня нам предстояло выполнить прискорбную задачу. На пути было много трудностей, но с Божьей помощью мы все преодолели, и наша задача выполнена. Поэтому, так как я сам хочу жить как можно долее, предлагаю никогда больше не упоминать в моем присутствии имени покойного герцога Анжуйского.

— Государь, — сказала Екатерина, — предполагаете ли вы все-таки вернуться в Лувр?

— Конечно, — ответил Генрих III, — только не сейчас. Я плохо спал эту ночь, теперь сытно поел и хочу подремать! — и с этими словами король, закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.

Но недолго пришлось подремать ему, так как королева разбудила его, сказав:

— Государь, прибыли вести из Парижа!

Король проворно вскочил. В комнату вошел человек, в котором Генрих сразу узнал одного из своих гвардейцев. Он был смертельно бледен, пошатывался, и кровь ручьями текла из его ран.

— Государь, — сказал он, — мы отправились вчетвером из Лувра, трое умерли по дороге. Париж усеян баррикадами… Лувр атакован. Герцог Крильон просит помощи… Герцог Гиз…

Но тут силы изменили раненому, и он как сноп рухнул на землю. Король с бешенством крикнул:

— На лошадей, господа! Я сожгу Париж, если нужно, но вернусь в Лувр!

На этот раз Генрих III отправился уже не в экипаже. Он вскочил в седло подведенной ему лошади и на рысях отправился в Париж во главе гвардейцев и швейцарцев.

Меньше чем через час король достиг стен Парижа, но этот час показался ему целой вечностью, так как все время непрерывно слышался звук канонады. Король все-таки тешил себя надеждой, что его появление быстро усмирит народное восстание. Проезжая по Монмартрским холмам, он сказал сопровождающим, указывая на видневшийся у его ног Париж:

— Боюсь, что мы приедем слишком поздно. Наверное, Крильон уже проучил всю эту дрянь!

Но король жестоко ошибался. Он оставил Монмартрскую заставу под защитой швейцарцев, при возвращении же заметил на укреплениях горожан, а швейцарцев — во рву; только горожане были вооружены, а швейцарцы мертвы.

Король приказал открыть ворота, горожане отказали. Тогда Генрих двинул взвод швейцарцев, и те выстрелами сняли несколько горожан. Но павшие были сейчас же заменены свежими, горожане ответили залпом по королевскому эскорту, и одной из пуль под королем убило лошадь.

— Ого! — сказал Генрих III, невредимо вскакивая на ноги и садясь на другую поданную ему лошадь. — Это очень дурное предзнаменование!

Маргариты. Он мог безбоязненно идти по улицам Парижа, тем более что в последнее время его подбородок порос роскошной черной бородой, что вместе с полумаской окончательно закрывало черты его лица.

Из дворца Генрих Наваррский направился прямо в кабачок Маликана, ставшего, как мы уже говорили, откровенным лигистом.

Как и всегда, этот кабачок был полон лотарингскими солдатами и лигистами. Войдя туда, Генрих снял плащ, и, видя белый крест на его доспехах, посетители почтительно приветствовали новоприбывшего.

Генрих уселся так, чтобы видеть все происходящее перед кабачком, и потребовал вина. При этом, когда Маликан подавал ему кувшин, Генрих улучил удобный момент и приподнял маску.