|
— Господин комендант? Зачем? – спросил Коконнас. — Навестить вас. — Господин комендант делает мне много чести. Милости просим! – ответил Коконнас. Де Болье в самом деле вошел в камеру и сразу смахнул сердечную улыбку Коконнаса ледяной учтивостью, присущей комендантам крепостей, тюремщикам и палачам. — У вас есть деньги, сударь? – обратился он к узнику. — У меня? Ни одного экю, – ответил Коконнас. — Драгоценности? — Одно кольцо. — Разрешите вас обыскать? — Черт побери! – покраснев от гнева, воскликнул Коконнас. – Ваше счастье, что и я, и вы в тюрьме! — Все нужно претерпеть ради службы королю. — Так, значит, – возразил пьемонтец, – те почтенные люди, которые грабят на Новом мосту, служат королю так же, как и вы? Черт побери! До сих пор я был очень несправедлив, сударь, считая их ворами! — Всего наилучшего, сударь, – сказал Болье. – Тюремщик! Заприте господина де Коконнаса. Комендант ушел, забрав у Коконнаса перстень с великолепным изумрудом, который подарила ему герцогиня Неверская на память о своих зеленых глазах. — К другому, – выйдя из камеры, сказал комендант. Они миновали одну пустую камеру и снова привели в действие три двери, шесть замков и девять засовов, Когда последняя дверь отворилась, первое, что услышали посетители, был вздох. Эта камера была мрачнее той, из которой только что вышел де Болье. Четыре длинные узкие бойницы с решеткой прорезывали стену, все уменьшаясь, и слабо освещали это печальное обиталище. В довершение всего железные прутья перекрещивались достаточно искусно, чтобы глаз натыкался на тусклые линии решетки, и мешали узнику хотя бы сквозь бойницы видеть небо. Стрельчатые нервюры, выходившие из каждого угла камеры, постепенно соединялись в центре потолка и образовывали розетку. Ла Моль сидел в углу и даже не шевельнулся, как будто ничего не слышал. — Добрый вечер, господин де Ла Моль! – сказал Болье. Молодой человек медленно поднял голову, – Добрый вечер, сударь! – отозвался он. — Сударь! Я пришел обыскать вас, – продолжал комендант. — Не нужно, – ответил Ла Моль. – Я вам отдам все, что у меня есть. — А что у вас есть? — Около трехсот экю, вот эти драгоценности и кольца. — Давайте, сударь, – сказал комендант. — Вот они. Ла Моль вывернул карманы, снял кольца и вырвал из шляпы пряжку. — Больше ничего нет? — Ничего, насколько мне известно. — А это что висит у вас на шее на шелковом шнурке? – спросил комендант. — Это не драгоценность, сударь, это образок. — Дайте. — Как? Вы требуете?.. — Мне приказано не оставлять вам ничего, кроме одежды, а образок не одежда. Ла Моль сделал гневное движение, которое, по контрасту с отличавшим его скорбным и величественным спокойствием, показалось страшным даже этим людям, привыкшим к бурным проявлениям чувств. Но он тотчас взял себя в руки. — Хорошо, сударь, – сказал он, – сейчас вы увидите то, что просите. Повернувшись, словно желая подойти ближе к свету, он вытащил мнимый образок, представлявший собой не что иное, как медальон, в который был вставлен чей-то портрет, вынул портрет из медальона и поднес его к губам. |
