Я сейчас прошу тебя быть моей женой. Прошу простить меня и любить, как любит женщина. Я не хочу, чтобы ты меня препарировала, словно ученый. Люби меня сердцем, а не разумом.
— Нет, Дэниел. Так у меня не получится. Голова и сердце у меня неразделимы. Я не разрежу себя по кусочкам, чтобы сердце слепо тянулось к тебе, не слушая голову. Чего бы мне ни стоило мое решение, я его принимаю, как цельная женщина. Мне оно дорого стоит, но я заплачу всю цену. И к тебе, в тот дом, я не вернусь.
— Если дело в моей матери и сестрах… — начал он.
— Успокойся, Дэниел. Они такие, какие есть. Да, они мне не нравятся, но, если бы ты был мне верен, я бы сумела с ними ужиться. А без любви все впустую.
— И что ж ты собираешься делать? — с отчаянием в голосе спросил он.
— Пока мы с отцом будем жить здесь, а когда времена изменятся, вернемся в Англию.
— Ты хочешь сказать, когда ложная принцесса усядется на престоле, а изменник, которого ты до сих пор любишь, выйдет из Тауэра, — с упреком бросил он мне.
— Что бы со мной ни случилось, тебя это уже не будет касаться, — ответила я. — А теперь мне пора.
Дэниел коснулся моей руки. Его рука была очень горячей; я ощущала это даже через рукав.
— Ханна, я люблю тебя. Не видеть тебя для меня равносильно смерти, — признался он.
Я посмотрела на него не так, как женщине положено смотреть на мужа. Я ощущала себя прежней Ханной, не хватало лишь мальчишеского одеяния.
— Дэниел, во всем, что случилось, виноват ты и больше никто, — сказала я, не пытаясь утешать его хотя бы словами. — Я не из тех женщин, с которыми можно играть. Ты меня обманул, и потому я вырвала любовь к тебе из сердца и разума. И ничто… слышишь, ничто ее не восстановит. Отныне и навсегда ты для меня — чужой человек. Иди своей дорогой, а я пойду своей. Это вопрос решенный.
Я услышала его сдавленные рыдания. Затем он повернулся и опрометью бросился вниз по ступеням. Я вернулась в наш домик, поднялась наверх, вошла в свою тесную спальню, где еще недавно наслаждалась одиночеством, повалилась на кровать, накрылась подушкой и беззвучно заплакала о потерянной любви.
Больше у нас с Дэниелом не было разговоров наедине. Мы вообще больше не говорили, хотя я часто видела его по воскресеньям в церкви. Он аккуратно раскрывал служебник и повторял молитвы, скрупулезно соблюдая все требования мессы. Он пристально следил за священником, возносящим святые дары. Его мать и сестры иногда поглядывали на меня. В одно из воскресений я заметила на их скамье белокурую молодую женщину с миловидным, но довольно пустым лицом. У нее на коленях лежал малыш. Я сразу догадалась, что это и есть та самая женщина. Должна быть, мать Дэниела решила, что ее внуку пора посещать воскресные мессы.
Я сразу же отвернулась от их любопытных взглядов, и тут на меня нахлынуло ощущение, которого я не испытывала несколько лет. Перед глазами все поплыло. Я впилась руками в гладкое, отполированное временем дерево скамьи и стала ждать, когда это ощущение погаснет. Но оно становилось все сильнее. У меня начиналось видение.
Сейчас я бы отдала что угодно, только бы его прекратить. Достаточно того, что в церкви на меня и так косо смотрят. А тут еще эта юная мамаша со своим чадом. Но мои видения всегда были неуправляемыми… Со стороны крестной решетки наползали темные облака. Они заслонили священника, стрельчатые окна, свечи и все пространство церкви. Я еще сильнее вцепилась в скамейку. Должно быть, у меня побелели костяшки пальцев, однако я ничего уже не видела. Помню, я опустилась на колени, и меня обступила густая тьма.
В ушах звенели звуки битвы. Кто-то кричал: «Только не мой ребенок! Возьми его! Возьми его!» Я слышала свой голос: «Я не могу его взять». |