– Она умерла.

Хотя я это уже знала, мое сердце пронзила щемящая боль, и я открыла чутье, не задумываясь. В момент, когда мой дар соединился с Кастилом, меня ударила волна такого мощного страдания, что оно почти заслонило таящуюся под ним нить гнева. Я была права. Боль и печаль Кастила связаны не только с его братом, но и с этой безликой женщиной.

Я вспомнила, что Кастил рассказывал в ночь Ритуала, перед нападением Последователей. Он увел меня в сад под иву и поведал о месте, куда ходил с братом и лучшим другом. О пещере, которую они сделали своим личным уединенным мирком. Он сказал, что потерял брата, а через несколько лет и лучшего друга. Могла ли этим лучшим другом быть Ши, женщина, которую он любил?

Но его боль…

Даже не осознав, что делаю, я выпустила седло и начала снимать перчатку…

– Нет, – мягко предупредил он, и моя рука замерла. – Я ценю твой жест, но не нужно забирать мою боль. Я этого не хочу.

Связь с ним еще держалась, и я не могла представить, как такое возможно. Страдание, таящееся под самодовольными ухмылками и дразнящими взглядами – под его масками, – почти невыносимо. Оно угрожало утянуть меня на замерзшую землю. Уж лучше попасть под копыта Сетти, чем терпеть боль от этих невидимых ран.

– Почему ты не хочешь?

– Потому что эта боль – напоминание и предостережение. О том, что я не собираюсь забывать.

Я оборвала связь. К горлу подступила тошнота.

– Она… она погибла из-за Вознесшихся?

– Все плохое в моей жизни связано с Вознесшимися, – ответил он, и его рука вернулась на мое бедро.

– Я связана с Вознесшимися, – вырвалось у меня, прежде чем я остановилась, прежде чем смогла отмахнуться от странного жалящего укола.

Кастил не ответил. Ничего не сказал. Бежали секунды, превращаясь в минуты, а мне словно тисками сдавили грудь.

Уставившись прямо перед собой, я провела многие часы, думая о том, как он может вообще находиться рядом со мной – быть так близко к человеку, связанному с Вознесшимися. Они забрали его брата. Они забрали его любимую. Они забрали его свободу. Что еще они могут у него забрать?

Жизнь?

Я похолодела и, выпрямившись, вцепилась в седло. Мысль о том, что Кастил умрет, что больше не будет его раздражающих ухмылок и дразнящих взглядов, остроумных ответов и этих проклятых бесящих ямочек? Я об этом даже помыслить не могу. Он слишком живой, слишком яркий, чтобы думать о том, что его больше не будет.

Но однажды он исчезнет. Когда все это закончится и наши пути разойдутся, он уйдет из моей жизни. Именно этого я хочу, это я планирую.

Тогда почему мне вдруг захотелось плакать?

* * *

Спустя несколько часов после захода солнца мы разбили лагерь у дороги. Было холодно, но не настолько, как в Кровавом лесу. Кастил говорил мало, только предлагал мне поесть или спрашивал, не нуждаюсь ли я в привале, но когда я улеглась под беззвездным небом, он пришел и растянулся за моей спиной. Я проснулась в его объятиях.

Следующие три дня были такими же, как и первый.

Кастил почти не говорил. Я не открывала свой дар, но, какими бы ни были его чувства, они казались холоднее ночи. Я много раз хотела спросить, хотела сказать, что знаю о Ши. Что сочувствую его утрате. Хотела расспросить о ней – о них. Хотела, чтобы он сделал то, что, по словам Аластира, никогда не делал. Хотела, чтобы он заговорил, потому что его молчание только подпитывает страдание. Тем не менее я ничего не сказала, убедив себя, что это не мое дело. Чем меньше я знаю, тем лучше.

Но он приходил ко мне по ночам и был рядом, когда являлись кошмары, и будил меня прежде, чем я начну кричать.