Кирасир и драгуны, увидев приближающийся галопом отряд более чем в полсотни сабель развернули лошадей и попытались удрать, но конь закованного в тяжелую кирасу корнета явно уступал в скорости уланским лошадкам, так что участь его наездника была незавидна и, казалось бы, предрешена. Однако, на удачу его, именно в это самое время поручику Левински приспичило сходить до ветру. И именно в тот момент, когда страдающий от тяжелейшего похмелья поручик стоял на пригорке, презрительно мочась в сторону бранденбургской армии, на его, если можно так выразиться, траверзе появились совершающие ретираду драгуны, корнет и их преследователи.

Оценив перспективы своего однополчанина, Левински пришел к неутешительному выводу о том, что занятые им корнету денежки, похоже, сейчас ни то ухнут, ни то ахнут, после чего поручик незамедлительно, со всей присущей ему решительностью, приступил к спасению своих финансовых вложений. Застегнув чакчиры, он стремительно бросился в расположение, отрядил своего денщика будить ротмистра, сам же, как был, в одних лишь брюках, ботфортах и рубахе, повёл свой взвод спасать незадачливого корнета.

Разбуженный в момент сладкого сна о свадьбе с богатой наследницей знатного рода ротмистр, отравляющий перегаром окружающее пространство, не сразу уразумел, чего от него хочет денщик поручика Левински — мужик малообразованый и косноязычный, и даже намеревался было дать ему в морду, однако слова, что «их превосходительство драться поехали и вас просили поспешать», до его разума всё же дошли. Ротмистр, человек ничуть не менее решительный, чем поручик, поднял по тревоге уже весь эскадрон, быстро облачился в кирасу и последовал за Левински, не забыв послать гонца к полковнику, сообщая последнему о том, что подвергается атаке вражеских улан и вступает в бой.

Левински, к моменту появления всего эскадрона, своего корнета у улан отбил. Стороны, после короткой сшибки, разъехались в разные стороны и решали, надо ли им драку продолжить, либо стоит податься до бивуаков. Появление превосходящих сил кирасир помогло уланам принять окончательное решение в пользу ретирады, на чём дело бы благополучно и завершилось, однако случилось так, что отчитывающий корнета Левински своих приближающихся однополчан не видел из-за торчащего посреди поля, аки прыщ, холмика. Узрев отступление неприятеля, поручик решил, что никак не сможет указать в рапорте о том, что обратил противника в бегство, коли уж он сам уходит. Отличаясь не только решительностью, но также честолюбием и здравым карьеризмом, поручик немедленно прекратил выволочку корнету и приказал организовать преследование неприятеля, дабы все войско могло подтвердить тот факт, что он, Левински, не только вступил в бой с численно превосходящим противником, но обратил оного противника в бегство, преследовал, и кабы не были б уланские лошадки быстроходнее, так и вовсе бы разгромил.

Уланы же, которым вовсе не улыбалось завязнуть в драке со взводом поручика, когда ещё три таких же приближались к ним на рысях, пришпоривали своих лошадок не размышляя уже ни о пленниках, ни о наградах, отходя к позициям своей армии — к несчастью для всех, в сторону дивизии генерала Хальбштейна, человека хорошего, но отличающегося, что называется, «дурным патриотизмом».

Увидав ретираду бранденбуржских улан, генерал, человек из-за болей в пояснице страдающий бессонницей, а потому в столь ранний час бодрствующий, выразился в том духе, что сколько можно от нахальных померанцев отступать, и отправил супротив кирасиров три гусарских эскадрона. По задумке Хальбштейна супостат, узрев численное превосходство бранденбуржцев, оставит поле боя, что будет поводом не только для победной реляции маршалу фон Бергу, но и повысит боевой дух защитников Великого Герцогства.