Не так уж и много их осталось, тех, кто был на ногах. Радек, с висящей на перевязи, замотанной прямо поверх формы бинтами левой рукой, артиллерийский штик-юнкер, штабс-капитан берштадцев, принявший командование ошметками полка после гибели всех старших офицеров, Зюсс, да шатающийся от усталости Кальмари.
— Сколько у нас раненых, доктор? — с ходу поинтересовался Эрвин.
— Мало. — хрипло ответил тот. — До обидного мало. Бригада и берштадцы невозвратными потерями выбиты больше чем наполовину. У меня в лазарете не более сотни человек. Когда дело дошло до штыковой, выносить раненых стало невозможно, а потом… Да вы сами видали.
— Радек?
— У меня и сотни солдат в баталии не наберется. — мрачно ответил тот. — А из офицеров остались только я, юнкер, да два корнета. Эти сволочи под конец подтянули взвод егерей…
Майор махнул здоровой рукой и замолчал.
— В Берштадском полку личного состава осталось на роту. — доложился штабс-капитан, имя которого фон Эльке, к стыду своему, запамятовал. — Люди подавлены потерями и, боюсь, к бою совершенно не способны.
— Дальнейшего боя и не ожидается. — Эрвин устало опустился на барабан. — Мы выполнили поставленную задачу, и теперь можем со спокойной душой отступать. Вопрос лишь в том — можем ли? Выдержат ли солдаты ночной переход, особенно раненые?
— Раненые как раз и выдержат. — невесело усмехнулся Кальмари. — Милейший Зюсс выбросил со своих телег все что только можно, и даже то, что нельзя, так что те, кого мы успели обиходить, готовы к транспортировке хоть немедленно. Остальных загрузим в течении часа и можно выступать.
— Выдюжим марш? — спросил генерал. — Или до утра отдохнем, а выступим перед рассветом?
— Чревато. — подал голос артиллерист, имени которого Эрвин не знал. — Если ночью полезут, мы и картечью можем не успеть вдарить. Да и то — всего две пушки осталось.
— Ваши пушки, Вильке, придется бросить. — ответил Радек. — Все одно в грязи завязнут, а вытаскивать их сил у солдат уже никаких нет.
Штик-юнкер встрепенулся было, намереваясь возражать, но тут же поник, признавая правоту майора.
— Хорошо, мы их заклепаем, а упряжки можно будет использовать для перевозки раненых полегче. — с горечью ответил он.
— Не журитесь, унтер. — приободрил его Эрвин. — Будут у вас еще орудия, и не хуже этих. Я не я буду, если после сегодняшнего не выбью вам подпоручика или хотя бы корнета. Видал вашу стрельбу на левом фланге — сплошное загляденье.
— Это да. Без его пушки я бы врага не сдержал. — подтвердил Радек.
— Что ж, решено. — генерал поднялся. — Грузим раненых и через полтора часа выступаем. Ночной атаки нам не сдержать.
* * *
В тот момент, когда остатки Берштадского мушкетерского полка и бригады фон Эльке выдвигались в ночи, нахал и карьерист Ганс Нойнер собачился в приемной фельдмаршала Кабюшо с драгунским полковником фон Шпессером. Причина ссоры двух бравых кавалеристов заключалась в том, что они никак не могли выяснить, от кого из них двоих сбежал фон Лёве.
Корпусной генерал фон Рейн прислал на доклад о прошедшем сражении именно полковника хотя бы и оттого, что тот ну никак не мог даже случайно опровергнуть его утверждения, что дорогу авангарду перегородила целая дивизия, причем, судя по всему, дивизия Эдвина Гогенштаузена. В своем рапорте фон Рейн указывал, что враг полностью обескровлен, и лишь наступившая темнота воспрепятствовала полному его уничтожению, а также делился планом по утру, на зорьке, окончательно сбить бранденбуржцев с дороги и продолжить движение. |