— Ясно… — пробормотал Гаврилов.

— И если все это так, то ему срочно нужны деньги, и вы были правы, когда говорили, что он имеет к краже прямое отношение…

— В том-то и дело! — воскликнул Гаврилов. — Ты же сама говоришь — если все это так. Он этот джаз на пьедестале в виде шляпы уже десять лет готовит. И костюмы десять лет назад уже были заказаны, и музыка… Всей этой истории — аккурат десять лет. Он артист разговорного жанра, понимаешь?

— Вот оно что… — я даже скисла. — Вообще-то мне сразу не понравилось, что он с утра поддатый…

— Это для него нормальное явление, — объяснил Гаврилов, — по крайней мере, когда он в простое. Деньги ему действительно нужны, но не на номер. Про больную жену он никому рассказывать не станет. Такой он заковыристый человек. Разве что дяде Вахтангу. Выпьют бутылку водяры на двоих и начнут вспоминать прошлое и жаловаться на болячки. Они тогда вечером, наверно, тоже были под градусом. Чтобы Сашка Кремон встретился с дядей Вахтангом и не поддал — такого быть не может.

— Наверное, — согласилась я. — Он очень уж дико махал руками.

— А к Рубцовой приставал с байками, чтобы перехватить двадцатку, — продолжал Гаврилов. — Это в его духе. Ну и куда же он потом девался?

— А он в бухгалтерии сидит, ждет, пока уйдут Кремовские.

— У него что, дела в цирке?

— Откуда я знаю? Он только не хочет встречаться с Кремовскими.

— Знаешь, это все как-то связано между собой, — задумчиво сказал Гаврилов. — То, что он не хочет больше видеть Кремовских, и то, что Кремовская скрывает возвращение побрякушек.

— Очень может быть, — дипломатично ответила я. Все-таки по части логики у Гаврилова было слабовато. Он скорее практик, чем теоретик. Вот рассекретить генеральскую дочку — это у него здорово получилось. А держать в голове все детали той странной истории с драгоценностями было выше его сил, да и моих, наверно, тоже. Во всяком случае, я сразу видела его ошибки. Кремон не хочет видеть мачеху, потому что уже успел с ней поругаться, и только. Я и восемнадцати лет не живу на свете, а знаю, что пьющие люди рассуждают очень примитивно. И мотивы их поступков — до такой степени на поверхности, что один алкаш убил собственную бабушку. Оказалось — ему просто нужно было взять ее кошелек с деньгами. И тогда я поняла, что люди бывают разные. Для меня убийство бабушки ради кошелька — белиберда какая-то, а для него любовь к недосягаемому образу — еще большая белиберда, и никогда мы друг друга не поймем. Он — одноклеточный и мыслит соответственно, а я многоклеточная, за что и расплачиваюсь.

— Ну, тогда я пошел, — вдруг вспомнил Гаврилов. — До вечера.

— Вы в гостиницу?

— Сперва — обедать, потом — в гостиницу, подремать. И у меня там книжка хорошая лежит, Яшка дал. Пикуль, про Потемкина.

— «Фаворит»?

— Она самая. Пока.

Он вышел из приемной, и я опять села за работу. Но день выдался какой-то нерабочий. Во-первых, я не выспалась, зевала и делала ошибки в каждой строчке. А во-вторых, всем вдруг понадобился директор. Вейнерт пришла к нему жаловаться, что перед выступлением джигитов одну лошадь постоянно ставят за кулисами возле ее реквизита, тринки с золотыми звездами и на позолоченных ногах. Тринку все время сдвигают к стенке, она трется, ноги гнутся, позолота летит к черту. А инспектор манежа от нее, Вейнерт, отмахивается. Буйковы пришли узнать, не изменилась ли у них разнарядка, они в Москве хлопотали, чтобы изменилась, они хотят в тот коллектив, где работает одна из дочек.