Генеральская дочка Ирина тоже опоздала. Мы подъехали одновременно.

— Здравствуйте, — сказала я. — Вам мой дядя звонил… он не мог прийти… у него нога разболелась…

— Здравствуйте, — ответила она. — Ну, пойдем, посмотрим, где эта ваша штучка.

Она пошла вперед, я за ней. Чувствовала я себя отвратительно. Хотя она сказала мне только эти слова — здравствуйте, ну, пойдем… Может, если бы что-то съязвила, мне стало бы легче.

Я смотрела на нее сзади, когда она поднималась по лестнице. У нее были стройные ноги и модные туфли. Хорошие туфли у меня тоже есть, а босоножек нет, и я поэтому в такую жару парюсь в туфлях и в колготках. Она таких проблем не знает.

Мы поднимались невозможно долго. И я успела за это время мысленно выругать запропавшего Гаврилова, вспомнить про блокаду и забеспокоиться — так сделали ему ее или не сделали? И от этих мыслей о Гаврилове даже как-то полегчало. Я прямо почувствовала, как из униженно-покорного лицо стало озабоченным. В самом деле, есть ведь у меня и другие заботы, кроме этой блестяшки!

Она впустила меня в квартиру и в комнату.

Я немедленно подошла к окну и убедилась, что права, — у него в подоконнике есть щель, и в эту щель завалилась корзинка вместе с цепочкой. Я не смогла подцепить ее ногтем, генеральная дочка дала шпильку, и я вытащила драгоценность.

Генеральская дочка взяла ее двумя пальцами и стала рассматривать, а я в это время рассматривала саму генеральскую дочку.

Ей было по меньшей мере тридцать лет.

То есть по возрасту она вполне подходила Макарову.

И я подумала — ну да, конечно, в тридцать лет женщина уже успевает что-то нажить, машину там или положение в обществе, или кандидатскую защитить. Она обскакала меня только потому, что родилась лет на пятнадцать раньше! Вот ее единственное сомнительное преимущество! Посмотрим, чего я добьюсь в тридцать лет!

Вызвав таким образом генеральскую дочку на соревнование, я молча взяла у нее корзинку и подумала про Гаврилова. Ведь он тоже всего добился сам. Его сманили с ипподрома, когда он был почти мальчишка. У него не было папочки в звании народного артиста, он не женился на аттракционе, он просто работал. И вот у него свой номер, да еще какой номер! Он и пятку-то покалечил, потому что работает без послаблений.

Опять мысль о Гаврилове пришла мне на выручку. Я коротко простилась с генеральской дочкой — а о чем нам, собственно, разговаривать, о Макарове, что ли? — и понеслась назад, в цирк.

Корзинку я, естественно, повесила на шею. В последний раз. Когда я теперь еще нацеплю настоящие бриллианты!

Обратно я ехала уже городским транспортом. А он тащится, как катафалк. И получилась такая арифметика — мы с Ириной опоздали минут на двадцать. Пока я нашла корзинку и прибежала на остановку, прошло еще чуть ли не полчаса. И катафалка я ждала тоже невесть сколько, так что даже подумала — надо было попросить генеральскую дочку подвезти меня к цирку! На машине-то — раз плюнуть. Набраться нахальства и попросить — она бы не отказала.

В общем, я оказалась в цирке как раз, когда клоуны Витька с Сережкой работали «Канат». Я узнала эту репризу еще в фойе по музыке и не удержалась — выглянула в боковой проход.

Они поставили «Канат» совсем недавно, все время придумывали новые корючки, а потом, после представления, ругались так, что их гримерную все за версту обходили. Это у них просто такой творческий процесс.

Под невыносимо-восточную музыку Витька с Сережкой в полосатых халатах шли по воображаемому канату, шли и встретились, и начали спихивать друг друга. Потом Витька свалился с каната, ухватился за Сережку, тот стал его втягивать, а зал за животы хватался от смеха. Потом они вообще запутались в этом канате.