— Цигля перетерлась! — вступился Салават. — Никто ее не подрезал!

— С чего это она перетерлась?! — рявкнул Кремовский. — Гаврилов никогда с циглей не работал — как это она вдруг перетерлась?

— Подрезали, растак ее, подрезали! — это был Витька, еще в полосатом халате и с круглым красным носом на резинке, он тыкал всем в лицо ремень с петлей. — Аккуратненько подрезали!

К Гаврилову протиснулась запыхавшаяся Надя.

— Я вызвала «скорую»! — доложила она.

— А теперь вызывай милицию! — крикнул ей Витька. — Циглю-то подрезали!

— Кто подрезал? — изумилась Надя.

— Вот она!

— Ничего я не подрезала! — крикнула Люба, вскочила, выхватила у Витьки ремень и наотмашь ударила его. От нее шарахнулись.

— А ну, брось циглю! — приказал ей Кремовский. — Брось, кому говорю? Отомстила, да? Отомстила? Если не мне, так пусть никому не достанется, да?

И он ткнул дрожащим пальцем в неподвижного Гаврилова.

— Сволочь ты, Валерик! — огрызнулась Любаня.

— Нет, ты всем скажи — отомстила и довольна, да? Ты думаешь, мы все здесь ничего не видим и ничего не понимаем? Так, да?

И я вдруг поняла, что значат эти странные слова. Мне еще Вейнерт намекала, что у Любани с Гавриловым что-то было. Но я ей тогда не поверила — они же так всегда ругались!..

Любаню надо было спасать! Как — я не знала, но оттолкнула совсем ошалевшего Витьку и заслонила Любаню от Кремовского. Что-то надо было ему сказать, обязательно что-то сказать, чтобы он заткнулся!

Но говорить не пришлось.

Он увидел у меня на груди корзинку.

И, конечно же, он сразу узнал ее.

Кремовский, растерявшись, чуточку отступил назад. И он при этом так поглядел мне в глаза, что я сделала шаг к нему. Он еще чуточку отступил — и я сделала еще один маленький шаг. Никто и никогда так не звал меня взглядом.

Потом мы оба подались одновременно в сторону и вдруг оказалось, что мы уже не в толпе.

Тогда Кремовский вдруг схватил меня за руку, и мы шагнули за клетку-переходник, которую только что подпихнули поближе к форгангу.

Он должен был спросить, как эта штука ко мне попала, и я бы ответила ему, что Любаня здесь не при чем, и пусть придет Кремовская, и я при ней все расскажу, а тогда уже разбирайтесь сами.

— Я все понял! — тыча пальцем в корзинку, хрипло прошептал Кремовский. — Это ты нашла, да? Ты же все время мельтешишь на конюшне! Ты только молчи, понимаешь?

Я, еще ничего не соображая, сдернула с шеи цепочку, чтобы отдать наконец эти проклятые бриллианты, но Кремовский отмахнулся.

— Ты только никому ни слова, ясно? Об этом знал только Гаврилов? Ну? Да говори же ты!

Я кивнула.

— Ты молчи, я тебе потом все объясню! Я теперь все понял! Да не бойся, дурочка, я тебя не заложу… Мы потом обо всем договоримся… Понимаешь? А теперь молчи!

Я в полном ошалении протянула ему на ладони корзинку, но он взял мою руку и зажал корзинку в мой собственный кулак.

И тут я действительно поняла!

Это же его Гаврилов застукал в комнате у Любани! Поэтому оболтус Гаврилов так и веселился — ведь Кремовский вроде как искал семейное имущество! И Гаврилов сказал, где все эти блестяшки, и убедил Кремовского, что он единственный знает, что брилики вернулись к хозяйке… Но он сказал, что потребует от Кремовской правды… а то… Он был единственный… так считал Кремовский… Цигля!.. Тут я на секунду ослепла. Я перестала видеть лицо Кремовского, я только знала, где оно.