Хотите верьте, хотите нет, но на Рождество она таки вернулась. Мы ожидали друзей, и я, встав рано, чтобы начать готовить индейку, вышла сменить землю в кошачьих лотках – и надо же, она оказалась тут как тут: шлепала потихоньку лапами в огороде, будто сроду никуда не исчезала.

Шесть дней полного отсутствия. Мы не могли придумать, где она могла быть. Определенно она не могла думать о гнезде, так как очевидно, что вернулась навсегда. Она ходила за мной по саду, выискивая свое зерно, и весь день болталась у дверей кухни. Мы кормили ее лакомыми кусочками, пока они практически не начали лезть у нее из ушей, а кошки сидели на окне и наблюдали за ней. На лужайке Аннабель ела яблоки, морковь и рождественский пудинг и тоже самодовольно за ней наблюдала.

«Значит, вы ее не съели?» – крикнул Фред Ферри, проходя мимо в середине дня. Шапка его была украшена веточкой остролиста, но зачем в рождественский день на плече у него красовался его извечный мешок… Чарльз сказал, что, вероятно, он подхватил его машинально – мол, без него он чувствует себя не в своей тарелке; какой бы ни был день, ему просто необходимо побродить по холмам. Лично я в этом сомневалась… Затем я вспомнила, как ошибалась, подозревая Фреда в похищении Филлис.

«С Рождеством!» – крикнула я ему вслед, когда он поднимался по холму. Бедный Фред. Он чуть не упал на месте.

Я была не права, однако, сказав, что теперь мы снова были единым целым: мы с Чарльзом, Аннабель, кошки и Филлис. Несколько дней спустя появился огромный фазан – самый шикарный из всех нами виденных – и начал важно обхаживать маленькую курочку на склоне холма за коттеджем. Во двор он заходить не отваживался. Когда мы разбрасывали корм и Филлис, хлопая крыльями, за ним спускалась, фазан оставался на месте и выглядел встревоженным.

Так вот, значит, где она была в течение тех дней, что отсутствовала, сказали мы. Флиртовала наверху, в лесу. Определенно она подцепила себе красивого мужа, и мы были несказанно польщены, что привела его к нам. Останутся ли они вместе на время гнездования? Мы не очень разбирались в фазаньих обычаях, о них очень мало написано в птичьих книгах, но было бы славно, подумали мы, если бы остались.

Мы представляли, как они приводят вниз свой выводок, чтобы нам показать. Как Филипп – так мы окрестили фазана – украшает собой нашу лужайку. При ближайшем рассмотрении он выглядел не хуже любого павлина. Его отливающая медью спинка через оттенки золотого переходила в блестящую зеленую головку, грудка была золотой с черными крапинками, хвост волочился сзади, как шлейф. У него были алые сережки, два хохолка из перышек, которые торчали на голове, как уши… Ей-богу, он был шикарный парень, прямо скажем, не лишенный экзотики. И как это бесцветной маленькой Филлис удалось его привлечь? Она, должно быть, рассказала ему о кукурузе, заметил Чарльз. Да и вообще, смотрела ли я в последнее время на Филлис как следует? Я пригляделась. Боже правый, она выросла еще больше даже с тех пор, как Фред отпускал по поводу нее свои комментарии – и ее шубка тоже была красивой. Вероятно, в результате нашей кормежки. Из унылой бродяжки Филлис превратилась в весьма желанную молодую фазанью даму.

Но при этом она все равно была мельче, чем следующая птица, что пришла знакомиться с нами, – еще одна фазаниха, которую Чарльз окрестил Мейзи. «Она выглядит так, – сказал он, – словно тоже намеревается здесь обосноваться, так что почему бы нам и ей не дать какое-нибудь имя?»

Либо фазаньи курочки более доверчивы, чем петухи, либо они более бесстрастны во время сезона размножения. Так или иначе, хотя Мейзи никогда не была такой ручной, как Филлис (она с опаской отступала, когда мы подходили к ней слишком близко, и никогда не смотрела прямо на нас, в то время как Филлис, похоже, умела заранее предугадать наши шаги, уставившись нам прямо в глаза), она с самого момента своего появления приходила во двор кормиться.