И Пат опрокинулась навзничь, ударившись затылком о каменные ступени.

* * *

Она пришла в себя от ледяной влажности снега, который Жаклин трясущимися руками клала ей на лоб и зачем-то на грудь. С трудом открыв глаза, Пат увидела прямо над собой наплывающий на нее почерневший душный потолок, и стала отталкивать чужие холодные руки.

– Уйди… – Непослушные губы едва разлеплялись. – Пусти. Я сейчас встану. К нему, я к нему…

– Но это в Голландии, Пати.

– В Голландии? Да, да… – В памяти всплыло шершавое, серое, как паук, слово «Амерсфорт». И от этого страшного, убившего ее жизнь слова Пат стала отчаянно закрываться руками.

– Боже мой, Боже мой, – причитала Жаклин. – Пати, тебе надо лечь и отключиться, надо какое-нибудь снотворное. Только я не знаю, не повредит ли малышу. Господи, да кому же позвонить!?

Пат не хватало воздуха, но ей удалось, наконец, встать, и теперь она стояла, покачиваясь, держась за оказавшиеся такими скользкими перила.

– Шерфорд… – прохрипела она. – Позвони ему. Он… он все знает. Телефон там, в кабинете. Дай, я сама…

Но силы снова оставили Пат, и она села прямо на пол. Ей казалось, что жизнь покидает ее, что и младенец умер в тот момент, как только она услышала о гибели Мэтью. Ее бросило в липкий пот ужаса, а руки помимо воли легли на живот, словно надеясь убедиться в обратном.

Вернулась Жаклин, почти на себе перетащила Пат в спальню и уложила на кровать прямо в одежде. Хрустящее белье нежно благоухало гиацинтом – запахом, который так любил тот, кто никогда уже не ляжет сюда и не вкусит ни аромата, ни ласк любви. Пат глухо простонала.

– Ты плачь, плачь! – бросилась к ней Жаклин, потерянно стоявшая возле кровати и не знавшая, что делать дальше. – Ты даже кричи, легче будет…

Но Пат словно окаменела и пролежала без движения до самого приезда Стива, который узнал о трагедии еще около восьми вечера из выпуска новостей Би-Би-Си. В Штатах это известие дали только без четверти одиннадцать сразу по нескольким каналам, один из которых и смотрела уже улегшаяся в постель Жаклин.

Гоня свой «форд» по городским заснеженным улицам, Стив мучительно придумывал, как объяснить Пат все происшедшее. Для него эта смерть не была неожиданностью, он давно видел, что Вирц находится в том опасном состоянию между жизнью и небытием, в котором побывали уже слишком многие его друзья по Лету Любви. И все они так или иначе ушли за призрачную черту. Его самого спасла только железная воля и не менее железное здоровье. Когда они вместе попробовали ЛСД на фестивале в Монтерее, ему все-таки было уже двадцать пять, а – Вирцу… Вирцу было всего двадцать. И сквозь затуманившие глаза слезы Стив увидел того Мэтью, высокого юношу, почти мальчика, с черными застенчивыми глазами в пол-лица, нервными пальцами и любовью ко всему миру. Того Мэтью, что верил в божественную гармонию вселенной, но решил приобщиться к ней совсем не тем путем…

«Он и Пат выбрал только потому, что она напоминала ему тех наших девушек с их честностью и восторженностью», – подумал Стив. Как объяснит он бедной Пат, что она, при всей страсти Мэта, была для него лишь средством, лишь шансом… Ребенок при этом – настоящее безумие с его стороны! А Патриция – талантливая девушка… И она ни в чем не виновата. Как верно он поступил, на всякий случай имитируя недвусмысленность их отношений! Теперь вся студия уверена в интрижке, Урбан даже оскорблена за свою подопечную… А ему тридцать два года, у него есть и положение, и деньги, и юношеских страстей уже не вернешь. Так всем будет легче. Но согласится ли Пат?

С этим вопросом, ничего толком не придумав, Стив припарковал машину прямо на улице, не заезжая за ограду.