Закончив эту процедуру, я накрыла киску чистым теплым полотенцем. А потом, очень неуклюже и медленно, она встала на лапы и прошлась через кухню. Вскоре кошечка скорчилась снова, когда иссяк импульс двигаться. Но все-таки она двигалась по собственной инициативе.

На следующий день я спросила у врачей, может ли растирание кошки привести к каким-то переменам. Они сказали — вряд ли. Ветеринары считали, что перемены вызваны уколами. Хотя лично я не сомневаюсь: кошка увидела перспективу возвращения к жизни именно в тот миг, когда ее почистили и растерли. Следующие десять дней больной давали глюкозу в лечебнице. А я заставляла ее съесть жуткую смесь из мясного сока, воды и глюкозы, а также растирала и вычесывала дважды в день.

И все это время бедная серая кошка была отставлена в сторону. Есть такое понятие — приоритет. Черной кошке требовалось слишком много внимания, на серую его уже попросту не оставалось. Но серая кошка не собиралась довольствоваться объедками, быть второй — это не для нее. Она просто самоустранилась, физически и эмоционально, и наблюдала. Иногда осторожно подходила к черной кошке, без каких-либо намерений и целей, нюхала ее и удалялась на задний план. Иногда у нее шерсть вставала дыбом, когда она нюхала черную кошку. Пару раз, еще в тот период, когда черная кошка уползала в холодный сад, чтобы умереть, серая тоже шла туда, садилась в нескольких шагах и наблюдала за черной. Но враждебности в ней как будто не было; она не пыталась причинить вред черной кошке.

Все это время серая кошка ни разу не играла, не проделывала своих трюков, не предъявляла особых требований к еде. Ее не гладили, и она спала в углу спальни на подстилке, не каталась по полу, свернувшись пышным шаром, она лишь сидела, скорчившись, и следила за кроватью, на которой нянчили черную кошку.

Потом черная кошка начала выздоравливать, и наступил худший период — с точки зрения людей. И, возможно, для черной кошки тоже, потому что бедняжку заставили вернуться к жизни против ее воли. Она была похожа на котенка, который впервые познает окружающий мир, или на очень старого человека. Она не могла сдерживать своих естественных отправлений — как будто забыла, зачем существует туалет. Она ела мучительно, неловко и, пока ела — все вокруг пачкала. И в любой момент, находясь где угодно, она могла вдруг расслабиться и усесться, скорчиться и глядеть перед собой. Это зрелище очень удручало: больной равнодушный зверек все время сидит, неуклюже скорчившись, не сворачивается клубком, не вытягивается, лишь смотрит не мигая, — она была похожа на кошку-смерть, когда вот так пялилась в пространство отрешенными глазами. Некоторое время я подозревала, что черная кошка слегка повредилась в уме.

Но она явно выздоравливала. Она перестала пачкать пол. Она стала есть. А однажды, вместо того чтобы принять привычную позу — скорчиться в ожидании, она вдруг вспомнила, что можно лежать свернувшись клубком. Хотя и не сразу, но это у нее получилось. Черная кошка сделала две-три попытки, как будто ее мышцы не могли вспомнить, как это делается. Потом она свернулась клубком, носом к хвосту, и уснула. Она снова стала кошкой.

Но она все еще не вылизывала себя. Я старалась напомнить ей, как это делается: брала в руки ее переднюю лапу и терла ей щеку этой лапкой, но бедняжка роняла лапку. Время для этого еще не наступило.

А потом мне пришлось уехать на полтора месяца, и присматривать за кошками я попросила подругу.

Когда я вернулась и вошла в кухню, я увидела серую кошку на столе, она снова была главная. А на полу лоснилась и мурлыкала сверкающая чистотой черная кошка.

Восстановилось равновесие сил. И черная кошка забыла, что была больна. Но не совсем. Ее мышцы так и не восстановились до конца. Она утратила точность прыжков, хотя и прыгала довольно неплохо.