|
Ей принадлежал невероятно красивый большой пес, весь лоснящийся от сытости и ухоженности. Вряд ли он чем-то серьезно болел: пес этот всегда был оживлен и звонко лаял, гордый собой. А вот его хозяйка всегда приходила в светлом костюме, неизменно одном и том же, без пальто. В лечебнице было довольно прохладно, и мы — все остальные — сидели в легких платьях или свитерах. А женщина вечно дрожала от холода: вся она была такая худенькая, ну просто прозрачная. Понятно, что она жила впроголодь; все ее время и деньги уходили на собаку. Чтобы прокормить пса такого размера, придется тратить уйму денег. Кошка обходится, полагаю, в десять шиллингов в неделю, если это не такое избалованное животное, как наши две красавицы. Жизнь этой женщины была в ее псе. Я думаю, это чувствовали все. В нашем районе обитает в основном бедный люд; остальные смотрели на нее, дрожавшую там со своим ухоженным зверем, а потом предлагали пройти без очереди или сходить в здание погреться, пока не открыли клинику. Словом, все ее понимали и жалели бедняжку.
Или вот другая крайность — как мне показалось. Жирного бульдога — невероятно жирного, все его тело было покрыто валиками жира — привел толстый парнишка лет двенадцати. Врачи осмотрели собаку и объяснили парню, что пес должен есть столько-то и столько-то, причем лишь один раз в день. В общем-то, у бульдога ничего страшного, просто его перекормили. И не стоит давать собаке кусочки пирожных и хлеба, и сладостей, и… Толстый парень повторял снова и снова, что он вернется и скажет маме, все скажет маме; но она-то вот что хотела бы узнать — почему у бульдога одышка и сердцебиение, в конце-то концов, ему всего два года, а он не бегает, не играет, не лает, как другие собаки. Все правильно, терпеливо втолковывали парнишке врачи, собаку так же легко перекормить, как и недокормить. Если вы перекормили собаку, то, видите ли… Ветеринары были необычайно терпеливы и очень добры. И тактичны. Если то, что надо было сделать с животным, могло огорчить владельца, это делалось за закрытыми дверями. Бедную черную кошку отняли у меня и унесли на уколы, а затем вернули спустя двадцать минут или полчаса, и ее жесткая грязная шерстка свалялась от грунтовой воды. Черная кошечка уже давно не вылизывала себя, не умывалась. Она не могла двигаться. И бедняжке не становилось лучше. Если все мои заботы, если все умение ветеринаров не приводили к переменам, ну, возможно, тогда, в конце концов, ей надо было позволить умереть, раз уж она этого хотела. Она так и просиживала день за днем под радиатором. Шерстка ее уже стала как у мертвого кота, пыльной и полной пуха; глаза отекли, шерсть вокруг пасти сделалась жесткой из-за глюкозы, которую я пыталась в нее вливать. Я думала о том, каково это — лежать больной в постели, чувствовать раздражение и отвращение, ненависть к себе, которая настолько укореняется, что уже воспринимаешь ее как болезнь. Вот взять человека. Волосы грязные, сальные; ощущаешь вызванный болезнью кислый запах своего дыхания, собственной кожи. Тебе кажется, что ты заключен в кокон из болезни, из ее вредных испарений. Потом придет сиделка, вымоет лицо больному, причешет, сменит пропахшие кислым простыни. Понятно, кошки — не люди, а люди — не кошки, но все равно я не могла поверить, что такой брезгливый зверек, как черная кошка, не страдает, осознавая, какая она стала грязная и вонючая. Но кошку не вымоешь. Сначала я взяла тонкое полотенце, намочила в горячей воде, отжала и осторожно протерла ее этим полотенцем всю с головы до лап, чтобы избавиться от грязи, пуха и липкости. На это ушло много времени. Кошечка была пассивна по-прежнему, вероятно, страдала, потому что к этому времени ее кожу уже столько раз истыкали иголкой при уколах. Потом, когда она согрелась — мех, глаза, ушки, я высушила ее нагретым полотенцем. А потом — и думаю, что именно в этом причина перемены, — я нагрела руки в горячей воде и очень медленно растерла кошечку, все ее тельце. |
