Теперь каждый из котов наслаждался садом по-своему: они вели в нем три параллельных существования, а если их тропы пересекались, то вежливо игнорировали друг друга.

Однажды солнечным утром на свежей траве лужайки у соседнего дома я увидела двух оранжевых котов. Одним из них был Руфус. Его шерстка снова отросла, но была не такой густой, как раньше. Он сидел прямо, как столб, вызывающе глядя на очень молодого кота, пушистого, ярко-оранжевого, словно абрикос на солнце. А тот делал в сторону нашего кота осторожные выпады лапами: сначала одной, потом другой, при этом не прикасаясь к телу Руфуса, словно бы (а может, так казалось со стороны) целясь в некоего воображаемого или невидимого кота, находившегося прямо перед Руфусом. Этот милый молодой кот словно бы танцевал на месте: тело его колыхалось, и он наклонялся из стороны в сторону, хлопал лапами по воздуху и как будто протыкал его лапой, и на фоне фосфоресцирующего сияния его шерстки наш бедный, старый Руфус выглядел поблекшим. Оба кота были очень похожи: несомненно, то был сын Руфуса, и по его виду я поняла, каким был бедный, старый растрепа Руфус, пока злые люди не доконали его. Описанное зрелище тянулось долго, почти полчаса. Как это часто бывает у самцов, два кота организовали турнир, или дуэль своего рода, без всякого намерения причинить настоящий вред друг другу. Молодой кот угрожающе мяукнул один-два раза, но Руфус молчал, плотно сидя на заду. Молодой кот продолжал делать ложные выпады своими бахромчатыми рыжими лапами, потом остановился и быстро облизал себе бок, как бы потеряв интерес к этому делу; однако затем вспомнил благодаря бесстрастному присутствию Руфуса, что обязан его победить, и снова выпрямился, весь такой стильный, принял позу геральдического кота — кота с гербового щита — и возобновил свой танец. Руфус сидел по-прежнему неподвижно, не вступая в драку и не уклоняясь от нее. Молодому коту это наскучило, и он ушел в глубь сада, прыгая за каждой движущейся тенью, кувыркаясь и катаясь по траве, охотясь за насекомыми. Руфус выждал, пока соперник уйдет, а потом спокойно, как всегда, продолжил свой путь — в эту весну он не наносил визитов старухе, а ходил в другую сторону, причем отсутствовал часами и даже мог не прийти ночевать. Потому что он опять выздоровел и пришла весна, время спаривания. Домой Руфус возвращался голодный, жадно пил, и это означало, что друзьями, которых он навещал, были не люди. К концу весны он стал оставаться в гостях дольше, бывало, на два-три дня. Я совершенно уверена, что Руфус подружился с кошкой.

Когда-то жившая у нас вспыльчивая и раздражительная серая кошка была не слишком расположена к представителям противоположного пола. Еще до того, как ей удалили яичники, она не любила самцов и относилась враждебно даже к тем котам, с которыми долго прожила в одном доме. Она дружила не с котами, а только с людьми. Когда она впервые завела друга-кота, ей было уже тринадцать лет — немолода, по кошачьим меркам. Я тогда снимала небольшую квартирку в мансарде, в двери парадной не было дверцы для котов, вверх вела только одна лестница. Кошка любила гулять в палисаднике возле дома. Она могла толчком лапы открыть дверь, входя в парадную, но из дома ее надо было выпускать. Через некоторое время наша кошка начала приводить с собой в дом старого серого кота. Он поднимался по лестнице вслед за ней, потом останавливался у двери нашей квартиры, ожидая, позволит ли она ему идти дальше. Войдя в квартиру, он ждал приглашения в мою комнату: не моего, ее приглашения. Кошка явно ему симпатизировала. Впервые серая кошка симпатизировала чужому коту, не бывшему в прошлом ее ребенком. Серый кот осторожно входил в мою комнату, — ее комнату, как он это понимал, — и потом подходил к подруге. Сначала серая кошка сидела мордой к нему, опираясь спиной о большое старое кресло, защищая спину: она никому не собирается доверять, уж она-то все знает! Кот останавливался недалеко от нее и тихонько мяукал.