|
Вытянутый на длину руки маятник начал раскачиваться взад вперед. Через несколько секунд нить пошла кругообразно. По шевелению губ было видно, что старуха считает. Примерно через минуту маятник возвратился к продольным колебаниям. Старуха улыбнулась и заговорила с Геиерстамом. – Она говорит, – перевел он, – у вас нет ничего страшного. Поле здоровья у вас исключительно сильное. – Хорошо. А сейчас что она думает делать? Латышка снова отмеряла пряжу. – Еще не все проверено. Она опять завела над Карлсеном маятник. На этот раз во взгляде Гейерстама мелькнула настороженность. Карлсен с любопытством наблюдал, как движения маятника из продольных переходят в кругообразные. Губы Моа шевелились, считая. Она что то негромко сказала Гейерстаму. Когда маятник вновь заходил в одной плоскости, она опустила его на пол, качая головой. Задумчиво насупясь, стояла, глядя вниз на Карлсена. – Ладно, можете сесть, – сказал Гейерстам. – Что все это значило? Гейерстам заговорил со старухой по латышски; ее ответ занял несколько минут. Карлсен внимательно вслушивался. Во время стажировки в Риге он освоил несколько фраз на латышском. Сейчас он различил слово «bistams» – что значит «опасный», и существительное «briesmas» – «опасность». – Ne sievete? – спросил граф. Та в ответ пожала плечами. – Varbut. Не переставая говорить, она завела маятник над Карлсеном, который сидел, прислонясь к стене. Затем продвинулась к Фалладе и подержала маятник у него над животом. Маятник на этот раз закачался взад вперед. Старуха еще раз пожала плечами. – Loti atvainojos. – Она кинула маятник на кровать. – О чем речь? – спросил Карлсен. – Может, вас это слегка смутит; на деле же ничего неожиданного нет, – сказал Гейерстам. – Когда Торстен Веттерлунд был во власти Нины, маятник реагировал на него как на женщину. Я ей про это сказал, но Моа в ответ указала, что эта длина – примерно шестьдесят три сантиметра – может также означать и «опасность». – То есть, это та реакция, что исходит к ней из меня? – уточнил Карлсен. – Да. У него так и засосало под ложечкой от уныния и тяжелой досады. Сразу нахлынули изнурение и тошнота. Через несколько секунд последняя стала такой нестерпимой, что Карлсен испугался, как бы его не вырвало. Лоб покалывало от проступившего пота. Вяло шаря по сторонам руками, Карлсен начал подниматься, И тут глухо зарычал пес. Он пятился назад, загораживая выход, шерсть на загривке стояла дыбом. – Что с вами? – спросил Гейерстам. – Тошнит. Выйду ка сейчас, глотну воздуха. – Куда! – вскрикнул Гейерстам, да так резко, что Карлсен посмотрел недоуменно. Гейерстам твердо положил ему ладонь на запястье. – Вы что, не видите, что происходит? Вы только взгляните на пса! Ведь вампир возвратился. Закройте глаза – разве не видите, что он здесь?! Карлсен закрыл глаза, но, казалось, напрочь утратил способность и думать, и запоминать, словно впал в глубокое беспамятство. – Я сейчас, наверное, свалюсь, – заплетающимся языком пролепетал он, снова пытаясь встать и двинуться к двери, где, щетинясь, рычал и скалил зубы пес. Гейерстам и Фаллада встали по бокам; он сам чувствовал, что покачивается. – Надо провести еще одно испытание, решающее, – сказал Гейерстам. – Ложитесь ка вон туда. Карлсена повели через комнату. Им полностью овладело безволие, из тела словно ушла вся сила. Он распластался было на спине, но сразу сделалось так тошно, что пришлось перевернуться на живот. Грубый половик тер лоб и шибал в нос пылью. Олоф снова закрыл глаза – и будто перекочевал в некий сумеречный мир, за завесу черного тумана. |
