<Отлично! – думал Квиллер. – Они уже возненавидели нас и будут лезть вон из кожи, дабы сорвать представление. Вот если бы я пришёл с гитарой…>

Мистер Броднакс продолжал свою речь:

– Спектакль построен как репортаж из радиостудии о грандиозном лесном пожаре, случившемся в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, то есть тогда, когда жили ваши прапрапрапрадедушки и бабушки. Вам следует призвать на помощь воображение, поскольку радио в те дни ещё не было изобретено. Итак, тишина! Вы находитесь в радиостудии.

Ученики затихли точно по мановению волшебной палочки, однако уже через мгновение из зрительских рядов донеслись возгласы и свист – так они приветствовали Хикси, молодую привлекательную особу, которая поднялась на помост и прошла к операторскому <пульту>.

– Тишина! – раздался резкий, пронизывающий голос директора, и все тотчас смолкли, будто директор использовал для установления тишины какое-то неизвестное средство.

После нескольких аккордов <Танца Анитры> из кладовой появился Квиллер, поднялся по шатким ступеням на помост и направился через всю сцену к своему столику, осторожно ступая на чуть согнутых в коленях ногах, чтобы уменьшить колебание помоста. <Мы прерываем передачу для того, чтобы сообщить вам сводку…>

Возможно, главной причиной были размер и великолепие его усов, а возможно, свою роль сыграла известность Квиллера как самого богатого человека центральной области севера Соединенных Штатов, а может, он и в самом деле был рожден для сцены – в любом случае молодые люди сидели на трибунах как зачарованные. Да, подростки оказались благодарными слушателями, живо реагирующими на голоса персонажей инсценировки, доносившиеся из динамиков. Особо сильное впечатление произвёл на них голос старого фермера, бежавшего с семьей от огня в фургоне, запряжённом парой лошадей. Фермер добрался до портового города на озере и отвечал по телефону на вопросы диктора из студии.

<Скажите, сэр, огонь пожирает всё на своём пути?> – задал вопрос диктор.

<Нет, – ответил ему хрипловатый пронзительный голос, – огонь словно играет в чехарду, перепрыгивая через одну ферму, оставляя её нетронутой, на другую, которую сжигает дотла. Не знаю, что хочет этим внушить нам Господь! Мы подобрали по дороге парня… он брёл на ощупь, потому что ослеп, точь-в-точь летучая мышь, он даже не знал, где находится и куда бредет… он был без одежды – она сгорела… он весь окоченел… его тело было черным от сажи и копоти, как кусок угля. Мы-то что, мы хоть прибыли в город и привезли кое-что с собой в фургоне. Нам повезло! Мы все живы… а многие фургоны привезли в город только трупы>.

Вздохи и всхлипывания доносились из рядов зрителей, когда диктор вещал в эфир о том, что огонь распространяется практически по всему округу, пожирая целые деревни. Внезапно красный свет залил сцену, и диктор вскочил со своего стула.

<Пикакс в огне!> – завопил он. Отбросив с грохотом стул, он, задыхаясь и закрывая лицо руками, бросился со сцены. Войдя в роль, Квиллер упустил из виду неустойчивость фанерного настила: оба динамика рухнули с грохотом на пол, а одна из ножек складного стола подогнулась, в результате чего телефон и микрофон упали на помост.

<О господи!> – пробормотал Квиллер, врываясь в кладовую и захлопывая за собой дверь. Успеет ли Хикси привести в порядок сцену? А вдруг зрители восприняли это как дешёвый трюк? На трибунах нарастал шум, заглушавший звучание симфонии Чайковского, выбранной для музыкального оформления картины пожара. Квиллер решил приоткрыть дверь хотя бы на дюйм, чтобы подсказать Хикси, как привести в порядок сцену, но дверь не поддалась.