|
Когда плита была ей необходима, Маргарита выжидала, пока он ее почистит, - готова была ради этого надолго задержаться с обедом. Они неторопливо жевали: она - еле заметно двигая челюстями, словно мышка; он, напротив, - всячески показывая, какой у него отменный аппетит и как ему вкусно. "Видишь! Ты не в силах мне помешать. Вбила себе в голову, что наказала, одолела меня... А я вот вполне доволен жизнью и не теряю аппетита”. Разумеется, подобные диалоги протекали безмолвно, но супруги слишком хорошо знали друг друга, чтобы не угадать каждое слово, каждое намерение. "Ты вульгарен. Ешь неопрятно, обжираешься луком, как простонародье. А я всю жизнь ем, как птичка. Так меня еще отец называл: “моя птичка”. А первый муж - он у меня был не только музыкант, но и поэт - называл меня своей хрупкой голубкой”. Она смеялась. Не вслух. Про себя. Но как бы то ни было, смеялась. "Он сам умер, бедняга, сам оказался хрупким”. Но стоило ей посмотреть в сторону второго мужа, взгляд ее становился жестким. "Ты тоже уйдешь раньше меня, хоть и считаешь себя очень крепким”. "Я уж давно бы ушел, если бы дал обвести себя вокруг пальца. Помнишь бутылочку в подвале?.." Теперь и он смеялся про себя. Пусть они одни в этом тихом доме, пусть они оба обречены на немоту - все это не мешает им обмениваться самыми язвительными колкостями. "Ну, погоди! Сейчас я тебе аппетит испорчу”. Эмиль достал из кармана блокнот, написал два слова, оторвал полоску бумаги и ловко закинул ее в тарелку жены. Не удивляясь, Маргарита развернула записку: “Остерегайся масла”. Она словно окаменела: это было сильней ее. Она так и не смогла привыкнуть к этой шутке. Она знала: масло не отравлено, ведь она держит его в буфете, под замком, хоть там оно тает и даже растекается. Тем не менее она продолжала есть, хотя это было нелегко. Отомстит она после. Как - пока еще не знает. Время поразмыслить у нее будет: им обоим решительно нечем больше заниматься. "Ты забываешь, что я женщина, а за женщиной всегда последнее слово, и, кроме того, они живут лет на пять дольше, чем мужчины. Пересчитай-ка вдов: во сколько раз их больше, чем вдовцов?" Сам-то Эмиль остался вдовцом, но виной тому несчастный случай, а случай не в счет. Его жена попала под автобус на бульваре Сен-Мишель. Она умерла не сразу: два года промучилась, вся искалеченная. Он тогда работал. Пенсии еще не было. Вечером он приходил домой и ухаживал за ней, хозяйничал. "Она недурно с тобой сквиталась, верно?" Пустота. Молчание. Дождь во дворе. "Мне часто приходит в голову: а что, если ты в конце концов устал и отделался от нее? Она принимала столько лекарств, что это было нетрудно. Она была не такая осторожная, как я, не такая хитрая. Простушка с большими красными руками - смолоду коров доила”. Маргарита не была с ней знакома. Буэны жили в Шарантоне. Эмиль сам рассказал ей о красных руках - правда, с оттенком нежности: в те времена они еще разговаривали. - Как странно, что руки у тебя такие белые, запястья такие тонкие, кожа чуть ли не просвечивает. Моя первая жена была из деревни, дюжая, ладная, с большими красными руками. Эмиль достал из кармана пачку итальянских сигар; эти растрепанные чернейшие, крепчайшие сигары называют гробовыми гвоздями. |
