|
Он прикурил, выпустил в воздух клуб едкого дыма, поковырял спичкой в зубах. "Это тебе урок, старушка, а то ты у нас такая изысканная..." "Погоди! Еще дождешься”. Он допил стакан, прикончил бутылку, с минуту сидел неподвижно, затем с усилием встал, подошел к раковине и включил горячую воду. Покуда Маргарита, отрезая маленькие кусочки, доедала обед, он вымыл посуду, вычистил плиту - сперва бумагой, потом губкой, аккуратно завернул в старую газету кость и жир от отбивной и вынес в бачок под лестницей, но прежде тщательно запер на ключ свой буфет. Еще один кусок дня разжеван и проглочен; Эмиль приступил к последнему куску: вернулся в гостиную и покрутил ручку телевизора. По первому каналу передавали новости. Он повернул кресло. Поленья в камине почти догорели, но поддерживать огонь было уже не нужно - по комнате разлилось мягкое тепло. Теперь мыла посуду Маргарита. Он слышал, как она ходит взад и вперед. Потом она тоже пришла в гостиную, но поворачивать свое кресло не стала: новости ее не интересовали. - Вся это твоя пакостная политика, да несчастные случаи, да всякие жестокости... - говорила она когда-то. Она опять принялась за свое нескончаемое вязание. Потом объявили фестиваль песни, и она подвинула кресло, сперва чуть-чуть, потом еще и немного еще. Она не желала показывать, что интересуется этими глупостями. Правда, во время какого-нибудь душещипательного романса она, не удержавшись, начинала сморкаться. Буэн встал: ему надо было взять бачок, стоявший под лестницей, и вынести его на край тротуара. Лил ледяной дождь, и в тупике было пустынно: только семь домов, один за другим, да несколько освещенных окон, да три машины, ждущие завтрашнего утра, да эта кошмарная стройка, над которой между зияющих провалов уже начали расти стены. Рыба в фонтане все так же плевалась водой, которая стекала струйкой в бассейн в форме раковины; по бронзовому амуру струился дождь. Эмиль запер за собой дверь на ключ, задвинул засов. Как всегда по вечерам, опустил ставни - сперва в столовой, потом в гостиной, где еще был включен телевизор. Телевизор распространял по комнате слабый серебристый свет, но и при этом свете Эмиль успел заметить, что жена держит во рту термометр. Придумала, нечего сказать! Это ее нехитрая месть, выпад в ответ на историю с маслом. Она воображает, будто он всполошится, поверив, что она заболела. Когда-то она охотно распространялась о том, какая у нее слабая грудь, какие бронхиты, при малейшем дуновении ветерка куталась в шали. "Ну что, старушка, помирать собралась?" Только эта мысль у него и мелькнула. Он написал эти слова на клочке бумаги, который неожиданно для нее шлепнулся ей на колени. Она прочла, вынула термометр, посмотрела на мужа с жалостью и, достав из кармана листок, в свой черед написала: “Ты уже позеленел”. Бросать она не стала, просто положила на стол. Пускай сам побеспокоится. Она и не подумала запастись блокнотом с отрывными листками. Ей годился любой клочок бумаги, хоть краешек газеты. Сразу он не вскочит ни за что на свете. Как ни разбирает его любопытство, он готов ждать и ждать. Ее осенило, как можно его поторопить. Она просто-напросто встала и переключила телевизор на вторую программу. Он терпеть не мог, когда ему навязывали не ту программу, которую он выбрал. Как только она вновь уселась в кресло, он в свой черед встал, переключил программу и походя, будто невзначай, схватил записку. Позеленел! Он заухмылялся. Он выдавливал из себя смех. |
