Он опять оторвался от чтения: заметно сказывалась усталость. В его жизни давно миновали те летучие времена, когда он был способен безвылазно высиживать за столом по восемнадцать часов в сутки, чтобы после короткого сна в боковушке вновь вернуться на место.

Теперь же, и с годами все чаще, к концу рабочего дня физическая слабость настигала его, и он, незаметно для самого себя, периодически отключался от окружающего, отдаваясь во власть туманных призраков и химер.

«…Виды рыб… виды рыб… виды рыб…» — отпечатывалось у него в замирающем мозгу, а перед глазами плыла, качалась зимняя Москва в девственной пороше и светозащитной тьме…

Тонкий снежок поскрипывал у него под сапогами, легкий морозец щипал за уши, тишина вокруг казалась такой хрустальной, что закрой только глаза, могло почудиться, будто он — в кои-то веки! — прогуливается по городу один на один с собой, без охраны и провожатых. Но две ровных шеренги солдатских сапог текли по обеим сторонам от него, определяя ему направление и цель его пути.

Уже перед самым Новодевичьим он поднял голову и, скользнув взглядом по солдатской шпалере сбоку от себя, внезапно встретился глазами с рослым ефрейтором, заключавшим шеренгу у ворот монастыря. Сержант смотрел на него в упор, с деревянной самозабвенностью (точь-в-точь, как недавно вот этот туляк Лаврентия!), но в какую-то долю мгновения, сквозь эту служебную самозабвенность на него излился вдруг такой заряд знойной ненависти, что он не выдержал и впервые за много лет отвернулся первым.

Потом он сидел на низенькой скамеечке возле могильной плиты, с угрюмо опущенной головой, уносясь мыслью прочь от этой могилы, далеко за кладбищенские пределы, туда, откуда сдвигалась вокруг него смертная петля ненависти, ненароком выплеснутая на него только что этим злосчастным ефрейтором. «За что? — мысленно вопрошал он себя. — Ведь не для себя же, в самом деле, для них старался!»

Но затерянный где-то в сокровенном тайнике души голос упрямо переиначивал: «для себя!»

И поэтому обратный путь его от могилы жены до Боровицких ворот Кремля, через ночной город, между двух войсковых шпалер был тяжек и одышлив, как подъем в гору…

6. ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Россия начала осваивать Сахалин и Курильские острова в то время, когда другие страны ничего не знали об их существовании или имели о них самое смутное представление. К моменту прихода на эти земли русских землепроходцев здесь не было еще никаких государственных образований, а немногочисленное коренное население жило разрозненно. Сейчас установлено, что впервые русские люди узнали о Сахалине в сороковых годах XVII в. Географические описания и карты того времени свидетельствуют, что ни в Европе, ни в Азии о Сахалине и устье реки Амур не было никаких реальных представлений. В 1639–1641 гг. отряд казаков Ивана Москвитина оказался в низовьях Амура. Анализ текста документов позволил достоверно установить, что зимой 1639/40 г. на реке Улье (Охотское побережье) местные эвены впервые сообщили русским о существовании «островов Гилятцкой орды». Выход И. Ю. Москвитина и В. Д. Пояркова к берегам Тихого океана явился одним из важнейших географических открытий XVII в. Большой вклад в исследование и освоение дальневосточных земель внес отважный русский землепроходец Ерофей Павлович Хабаров. В 1649 г. во главе отряда казаков и «охочих» людей вышел он из Якутска и в течение 5 лет путешествовал и изучал Приамурье. Посланные в 1652 г. для связи с Е. П. Хабаровым казаки под командой Ивана Нагибы разминулись с ним и вышли в Амурский лиман и Сахалинский залив. Они не только подтвердили сведения, полученные отрядами И. Ю. Москвитина и В. Д. Пояркова, но и обогатили их новыми данными об острове.