Скейд кивнула.

(Конечно, Ремонтуа прав. Но вы заметили, что все подвиги Клавейна, которые вошли в историю, относятся к прошлому — к далекому прошлому? Не спорю, с тех пор, как Клавейн ввернулся из Глубокого космоса, он по-прежнему служит нам. Но — наравне со всеми. Он сделал не больше и не меньше, чем любой из старших Объединившихся. Разве вы не ожидали от него чего-то более серьезного?)

«Более серьезного чем что»?

(Чем простая солдатская служба, которой он себя посвятил. Чем постоянное стремление рисковать.)

Похоже, Ремонтуа предстояло выступить в роли адвоката своего друга, нравится ему это или нет. Он почувствовал легкое презрение к остальным членам собрания. Многие из них обязаны Невилу жизнью и подтвердили бы это при других обстоятельствах. Но Скейд подмяла под себя всех.

Что ж, значит, ему придется говорить за Клавейна.

«Кто-то должен патрулировать границы».

(Конечно. Но у нас есть те, кто моложе, энергичнее… и, будем откровенны, те, кого не так жалко потерять. Они вполне способны делать то же самое. Опыт Клавейна нужен нам здесь, в Материнском Гнезде, где мы сможем найти ему достойное применение. Я не верю, что он цепляется за любую возможность, чтобы уклониться от исполнения долга перед Гнездом. Это не в его интересах. Клавейн делает вид, что он один из нас, но это только игра. Он предпочел оказаться на стороне победителей, но отказался от полной вовлеченности, принять которую означает быть Объединившимся. Это признак самодовольства, эгоизма — того, что враждебно нашему пути. Это даже начинает напоминать вероломство.)

«Вероломство? Никто не был так верен фракции Конджойнеров, как Невил Клавейн. Похоже, некоторым из нас не помешал бы урок истории».

Один из Объединившихся, похожий на голову на паучьем теле, включился в разговор.

(Я согласен с Ремонтуа. Клавейн нам ничего не должен. Он уже тысячу раз это доказал. И если он не хочет становиться членом Совета, его право.)

На противоположной стороне аудитории засиял мозг в колбе. Свет пульсировал синхронно звуковым сигналам.

(Безусловно. В этом никто не сомневается. Но есть еще один аспект, не менее важный. У Клавейна моральное обязательство стать одним из нас. Он расходует свои таланты за пределами Закрытого Совета, такое не может больше продолжаться.)

Объединившийся выдержал паузу. Жидкость в колбе бурлила и булькала, бугристая масса мозговых тканей несколько раз вяло набухла и сжалась, точно жуткий ком теста.

(Я не могу одобрить пламенную речь Скейд. Но в том, что она сказала, есть толика несомненной правды. То, что Клавейн постоянно отказывается присоединиться к нам, равноценно вероломству.)

«Заткнись», перебил Ремонтуа. «Не удивлюсь, если тебе больше нечего сказать. Думаю, Клавейн думает несколько иначе…»

(Оскорбление!) — вскипел мозг.

Но Ремонтуа уловил волну, похожую на сдержанный смешок. Его колкость кого-то позабавила. Этот разбухший мозг явно не пользовался таким уважением, как ему нравилось думать.

Ощущая свои движения словно со стороны, Ремонтуа нагнулся, крепко стиснув перилах балкона.

«Как это понимать, Скейд? Почему именно сейчас? После того как Совет столько лет обходился без него?»

(Что ты имеешь в виду?)

«Я имею в виду следующее: что на самом деле подвигло тебя на этот шаг? Что-то затевается, не так ли?»

Гребень Скейд налился красновато-коричневым. Скрипнув зубами, она отступила на шаг и ссутулилась, точно кошка, которую загнали в угол.

Ремонтуа не сдавался.

«Сначала мы пересматриваем программу постройки кораблей, а через сто лет спустя прекращаем их выпуск, причем причина настолько засекречена, что даже Закрытый Совет ничего о ней не знает. Затем у нас появляется прототип, набитый скрытой аппаратурой неизвестного происхождения и назначения.