Древние обещания вмиг не исполняются. Случая ждать предстояло еще долго.

Нотазай улыбнулся, улыбнулся и Сеф. Теплое вышло прощание.

Тристан

Целый год рефлексы Тристана подвергались испытаниям так часто, что он теперь нутром чувствовал угрозу. В тот же миг, когда дверь в кабинет распахнулась, зрение само запустило процесс: искривило пространство, включив привычную самозащиту, едва отец снял пистолет с предохранителя. Тристан хотел уже обезвредить странное оружие – колдовская разработка не доставила бы хлопот, – но тут что-то вырубило рефлексы. Проблеск чего-то; блик на металлической дужке солнцезащитных очков, ослепивший Тристана на один лишний миг.

Он знал, что это Каллум. Узнал бы его даже во сне, в любом виде. В комнате мигом закипела энергия жизни, которую сам Каллум мог бы назвать вайбом. Тристан узнал его по вальяжной походке, по лоферам, которые Каллум предпочитал другим видам обуви, одеваясь словно миллиардер на отдыхе. Да он и был таким. Богатый бездельник, ему не приходится работать и куда-то стремиться, а потому и в кабинет вошел по-особенному. Каллум всегда ходил, задрав нос, и сейчас, когда его лицо распухло вдвое, привычке изменять не подумал. Даже когда иллюзии дали сбой и все увидели то, что всегда видел Тристан, что голубизна радужек, окаймленных воспаленными жилками, по оттенку ближе к ледяной, нежели океанской. И что волосы у Каллума скорее пепельные, чем золотистые.

Однако красивым Каллума Тристан считал не из-за внешности. Он вообще не назвал бы его образцом красоты. Хотя Каллум был привлекателен, даже без обманок, улучшающих природные черты (не такие уж и безобразные, если на то пошло). Это Париса обладала красотой и использовала ее как оружие, из-за чего, кстати, Тристан прикладывал немалые усилия, чтобы оставаться с Либби. Идеал красоты, каким он его видел, повергал в неловкость. Каллум же был просто лощен и прилизан, безмятежен и холоден. А еще он испытывал такие муки, которые делали манию Тристана желанной. В Каллуме он видел ту версию себя, которую можно наказать. Которая уже терпела наказания, причем по собственному выбору.

Каллум знал, что такое борьба. Он знал, что такое рвать жилы, и потому, взглянув на него, Тристан мог немного расслабиться, стать чуть добрей к своему отражению в нем. Само собой, начиналось все не так. Сперва это было простое влечение, Тристан словно угодил в поле невообразимой, яростной гравитации поразительно огромного небесного тела, однако Каллум допустил промах: он открылся Тристану, дал узнать себя и увидеть. Тристан всегда сознавал, какое гнусное преступление, какое предательство совершил. Казалось бы, какая глупость, ведь Каллум – отнюдь не добрый человек, и, следовательно, совесть Тристана должна быть чиста. И все же благодаря той частичке души, что еще наверняка сохранилась, Тристан понимал: это самый его страшный поступок. Каллум, может, и заслуживал своей доли, однако Тристана это никак не оправдывало.

И все же вот он, Каллум, снова пришел.

Время для Тристана замедлилось, и он разглядел в лице Каллума то, чего Каллум никак не смог бы разглядеть в его лице. Если уж совсем точно, Тристан был собой и потому видел то, чего не видели остальные, уж тем более козел папаша, вернувший его домой, словно сбежавшего щенка. И ведь Тристан не орал и не брыкался, он даже не больно-то противился. Он хотел предстать перед отцом, чтобы он, сволочь такая, испытал его хотя бы разок, и оба наконец отбросили всякое притворство, перестали изображать семью и приняли тот факт, что один из них теперь мужчина, а другой никогда им не был. Но тут в кабинет вошел Каллум, и Тристан, способный видеть составляющие всего, разглядел детали ситуации, хотя интуитивно мог бы воспринять ее целиком.

Каллум и не думал убивать Тристана. Ему самому недавно вломили, но он примчался, решив, что Тристан в беде. Игра для него перестала быть таковой, как только жизнь Тристана оказалась в реальной опасности.