Можно было смеяться и отрицать все, что он говорит; можно было до конца твердить свою мысль: нет, над смертью ты не властен! — и тем самым как бы начертать вокруг себя обережный круг, но все сейчас показалось напрасным. Андрей вспомнил, как вытащил мертвого Шиловского из «эшелона смерти» и закопал его в землю. Вспомнил и вдруг понял, что и сам Шиловский принадлежит к людям, презирающим смерть, и потому, по сути, бессмертным. Значит, он говорит правду?! Сколько раз за свою жизнь Андрей пытался представить себе состояние смерти либо ее момент — и все лишь для того, чтобы напугать себя ею, чтобы возник страх, способный разбудить чувства: желание жить, любить женщину, детей, испытывать радость и жалость, счастье и сострадание. Он как бы тормошил себя, встряхивал видом чужой кончины, близостью и неизбежностью своей собственной, но даже в камере с нарисованным в углу распятием не боялся смерти. Холодный труп вызывал омерзение, кровь — тошноту, и не более.

А сколько раз он старался мысленно вернуть себе то состояние, когда в степи под Уфой скакал на коне перед полком и спиной чувствовал, как тот белоглазый боец выцеливает его, припав на колено! Возвращал — и начинал ощущать все, даже запах солоноватой пыли, даже слышал крик воронья над головой. Только страха не было перед черным винтовочным зрачком…

Он знал, где расстался с этим страхом — в «эшелоне смерти». Именно там появилось ощущение, будто над ним совершили какой-то таинственный обряд, подобный пострижению в иночество, и он теперь, оставаясь внешне таким же, на самом деле живет по другим меркам.

— Не печальтесь, батенька! — подбодрил Шиловский и приобнял Андрея. — Все пройдет, и вам станут смешны свои мысли. А сани — ваши, и вам они впору. Я ценю вас как человека и надеюсь оценить как мастера.

— Мастера? — Андрей отвернулся. — Заплечных дел мастера?

— Не усугубляйте, Андрей Николаевич, — миролюбиво заметил Шиловский. — И будьте снисходительнее к себе. Оставьте эту варварскую российскую привычку истязать себя. Изживите ее и запомните на будущее: каждый вынесенный вами приговор — это приговор от имени революции, а не от вас лично. Вы лишь карающая рука революции.

— Как вы сказали?

— Карающая рука революции, — Шиловский пожал плечами и сощурился. — Хотите спросить, кто ее голова?

— Вы очень проницательный человек, — вымолвил Андрей.

— Спасибо, — улыбнулся Шиловский. — Вы мне тоже нравитесь. А поэтому ровно в семь вечера я заеду за вами. Должен же я исправить свою оплошность и увидеть вас своим гостем. У нас очень мило, вам понравится.

Возле двери он остановился и, на мгновение задержав взгляд на лице Андрея, вернулся назад.

— Утешьте мое любопытство, Андрей Николаевич, — попросил он и развел руками. — Где вы были этой ночью?

— У женщины, — бросил Андрей,

— Я понимаю, что у женщины, но где? Простите за откровенность, мы подняли самых лучших сыщиков, но не нашли вас. Мне это польстило, честное слово. Уметь исчезнуть бесследно — первейшее качество профессионального революционера.

Он замер в ожидании, потеребливая козырек кожаной кепки.

— У случайной женщины, — неопределенно сказал Андрей. — Совсем случайной…

— Так я и думал! — засмеялся Шиловский и, расстегнув портфель, достал фуражку, расправил ее на руке, подтянул козырек. — Не теряйте больше. И не бегайте от патруля!

Андрей недоверчиво взял фуражку, оглядел, примерил — та самая, обмененная на кепку и потерянная сегодня утром на набережной.