Нобору послушно последовал за Ухэем. Вскоре они уви­дели у колодца нескольких женщин с фонарями. Они подхо­дили к колодцу по двое и, склонившись над ним, кричали: «Эй, Тёдзи, эй, Тёдзи!» Их печальные, умоляющие голоса эхом отзывались в колодце, отражались от его стенок и дна, обретая неестественное, какое-то потустороннее звучание, от которого мороз продирал по коже.

—  Они просят Тёдзи остаться, — шепнул Ухэй. — Счи­тается, что колодец уходит глубоко под землю, и если вы­кликать в него имя человека, который вот-вот уйдет из жиз­ни, он обязательно вернется в этот мир.

На небе не было ни звездочки. Ветер поднимал пыль на темной дороге. Он был несильным, но пронизывал до ко­стей, будто напоминая, что зима не за горами. Нобору по­стоял, прислушиваясь. Он надеялся, что Ниидэ, узнав от по­сыльного о случившемся, зайдет, но тот так и не появился. Нобору просидел в доме Горокити до одиннадцати часов, потом отправился соснуть к управляющему. На новом месте обычно не спится, но он вспомнил встречу с Macao, подумал о возможной женитьбе и, ощутив блаженное чувство сча­стья, незаметно уснул.

Его разбудили около трех утра.

—  Извините, что побеспокоили, но Тёдзи очень просит вас прийти к нему. Мы объяснили, что ночь на дворе и вы отдыхаете, но он настаивает.

—  Наверное, кризис, — пробормотал Нобору, вставая.

—  Не могу знать. На все уговоры он отвечает: «Хочу сейчас же видеть доктора!»

—  Который час?

—  Четвертый. — Ухэй, зябко поеживаясь, закутался в ночное кимоно. — Сюда пришла О-Кэй — она вас прово­дит.

—  Иду. Только переоденусь.

О-Кэй была та самая соседка Горокити, которая первой узнала о случившемся. С тех пор она неотлучно дежурила возле больных. Это она собрала соседок, командуя не хуже мужчины, помогала переносить умерших детей в дом Ухэя, кипятила чай и ухаживала за Горокити, его женой и Тёдзи. Теперь она удрученно шла впереди Нобору, светя ему фона­риком.

—  Доктор, вы спасете Тёдзи? Он выживет? — спросила О-Кэй, когда они подходили к дому Горокити.

—  Выживет, если протянет до утра, — мрачно сказал Нобору.

—  Понимаю, — вздохнула О-Кэй. — А эта О-Фуми, жена Горокити, тоже хороша. Ну хоть бы посоветовалась сначала со мной. Так нет — сразу травиться!

5

Внезапно О-Кэй остановилась и, прижав передник к лицу, заплакала.

— Знаете, доктор, — проговорила она сквозь слезы, — мы с О-Фуми были как родные сестры. Ведь и моя семья не­богатая, живем впроголодь, и другим ничем особым помочь не можем. Но до сегодняшнего дня мы с О-Фуми советова­лись друг с другом по любой мелочи, как говорится, дели­лись последней щепоткой соли. — О-Кэй умолкла, стараясь подавить рвавшиеся из горла рыдания. — В самом деле, мы ладили между собой лучше, чем родные. Отчего же она не поделилась со мной, не пришла за советом, когда дело кос­нулось жизни и смерти? Уж если у них была такая веская причина, чтобы уйти из жизни вместе с детьми, ну хоть бы словом обмолвилась — сказала бы, так, мол, и так...

Нобору молчал. Он уже встречался с такими людьми, знал, как бедняки готовы протянуть друг другу руку помо­щи. Бедные люди могли рассчитывать на поддержку лишь таких же бедняков — соседей по дому, по кварталу.

...Дружили, как родные сестры, делились последней ще­поткой соли, а когда речь зашла о смерти, даже словом не обмолвились...

То ли стеснительность сверх всякой меры, свойственная беднякам, то ли самолюбие и упрямство заставили Горо­кити и его жену скрыть от всех свое намерение уйти из жиз­ни.