«В традиционном обществе матери равнодушно относились к детям, которым еще не исполнилось двух лет», — писал Эдвард Шортер в своей книге «Создание современной семьи» (1976). Причиной этого, по мнению автора, была высокая детская смертность. «Вы не можете позволить себе привязываться к ребенку, который, возможно, скоро умрет», — объясняет Шортер.

Это мнение целиком и полностью разделяла Барбара Такман, которая спустя два года написала в своем бестселлере «Далекое зеркало»: «Из всех характеристик, отличающих Средневековье от современности, самая поразительная — это относительное отсутствие интереса к детям». Инвестировать любовь в ребенка было слишком рискованно. Такман назвала это «неблагодарным занятием». Якобы проявления такой любви повсеместно считались бесполезной тратой энергии, и взрослые относились к своим младенцам безо всяких эмоций, как к «продукту»: «Ребенок рождался и умирал, а его место занимал другой».

Арьес объяснял это так: «Долгое время семьи стремились завести побольше детей, чтобы выжило хотя бы несколько». Подобное мнение разделяли практически все историки детства; прошло целых двадцать лет, прежде чем появились первые сомнения: кое-кто понял, что неправильно рассматривает человеческую природу, не говоря уже о пренебрежении известными историческими фактами.

Несомненно, дети часто умирали, и родителям приходилось с этим мириться. В прошлые столетия мир представлял собой бесконечные ряды маленьких гробиков. Статистика говорит о том, что одна треть младенцев умирала в первый год жизни и почти половина детей не доживала до пяти лет. Смерть регулярно наведывалась даже в самые лучшие дома. Стивен Инвуд в свежей «Истории Лондона» отмечает, что историк Эдвард Гиббон, выросший в богатой семье в благополучном квартале Патни, еще в раннем детстве потерял всех своих шестерых братьев и сестер.

Нельзя, впрочем, сказать, что родители меньше скорбели о своих утратах, чем сегодня. У мемуариста Джона Ивлина и его жены было восемь детей, шестеро из них умерли в раннем возрасте. Ивлин с супругой тяжело переживали каждую смерть. «В моей жизни больше никогда не будет места радости», — написал Ивлин в 1658 году после того, как спустя три дня после своего пятилетия умер его старший сын.

Писатель Уильям Браунлоу, который на протяжении четырех лет каждый год терял ребенка, отмечал, что эта «цепь несчастий» разбивает его сердце. Однако ему и его жене пришлось пережить еще большее несчастье: в течение последующих трех лет у них умерли оставшиеся трое детей.

Лучше всех родительское горе сумел передать Уильям Шекспир, который вообще как никто другой умел выражать человеческие чувства. Вот строки из драмы «Король Иоанн», написанной вскоре после смерти его одиннадцатилетнего сына Хамнета (1596):

Такие слова не мог написать человек, считающий детей просто «продуктом». Нет никаких оснований предполагать, что в прошлом родители были равнодушны к собственным детям. Лишним доказательством этого служит название той комнаты, в которой мы сейчас находимся.

Слово nursery впервые появляется в английском языке в 1330 году; с тех пор этот термин прочно вошел в обиход. Комната, в которой все служит детским потребностям, вряд ли могла появиться в доме, где родители равнодушны к собственным отпрыскам. Слово «детство» (childhood) не менее красноречиво. Оно появилось в английском языке свыше тысячи лет назад (оно встречается уже в Евангелии из Линдисфарна примерно в 950 году). Неизвестно, какую эмоциональную нагрузку оно несло в те давние времена, но тем не менее у нас нет оснований утверждать, что раньше к детям относились без души.

Разумеется, в прошлом детство не было таким же долгим, беззаботным и веселым периодом жизни, как сейчас.