– Транспорт?

Алан Риккин обращался не к Софии, а к стоявшему рядом с ним Макгоуэну.

– Готов, – как всегда бесстрастно и холодно, ответил тот.

От этого краткого диалога у Софии округлились глаза. Она начала понимать, что происходит, почему взревела сирена, оповещая об опасности. Она не хотела верить, что все настолько серьезно. В здании на каждого пациента приходилось по охраннику, включая совершенно безобидных обитателей «комнаты беспредельной пустоты». Отец не мог приказать покинуть здание именно сейчас, когда Кэл…

– Все, что нужно, он нам уже дал, – сказал Алан Риккин. – Законсервировать «Анимус». Очистить здание.

– Нет! – услышала София собственный крик. Она с негодованием смотрела на отца, дрожа всем телом и сжав кулаки.

София знала, что это означает. Отец и все, кого он считает ценными сотрудниками, спокойно, соблюдая порядок, займут места в вертолетах и покинут опасное место. А оставшиеся здесь охранники убьют пациентов – всех до единого.

Включая Каллума Линча.

Это была крайняя мера, предусмотренная на случай катастрофы, и последним шансом спастись оставалась немедленная эвакуация. Но катастрофы не было, и Риккин понимал это.

Отцу не понравилось то, что он увидел, вся эта армия ассасинов, которую Каллум Линч вызвал силой своего воображения. Очень не понравилось! Кэл сделал свое дело – нашел Яблоко. И теперь стал бесполезен… и, возможно, опасен.

Эксперимент, на который она, София Риккин, потратила десятилетия и успешно довела до конечной точки, закрывается.

Кэл отслужил свое, как и остальные пациенты, как и сам фонд, и здание со всей его технической начинкой, за исключением «Анимуса».

И София невольно подумала, что и она сама в глазах отца тоже отслужила свое.

Он посмотрел на нее тяжелым, недовольным взглядом.

– Вас я должен вывести первыми, – сказал Макгоуэн, словно не слышал протестов Софии.

– Нет! – снова выкрикнула София, делая шаг к отцу, с пылающим от ярости лицом. Алан Риккин шагнул к ней навстречу… Нет, не к ней, а мимо нее, даже не повернув головы в ее сторону.

– Уходим, София! – на ходу бросил он.

Он не спорил с ней, не уговаривал. Он просто наказывал ее.

Ярость Софии сменилась жгучей обидой. Даже сейчас, когда она просит отца не убивать пятьдесят человек, многие из которых даже не понимают, что они здесь делали и почему представляют угрозу, он отмахнулся от нее, как от четырехлетней девочки, которая уронила рожок с мороженым и теперь плачет и дергает его за штанину.

Он просто ожидал, что она побежит за ним, как послушная собачонка.

Но она не побежала.

За последние тридцать лет только он один здесь что-то замечал. Тамплиеры не смогли ни соблазнами, ни угрозами склонить его к сотрудничеству. Он убил свою возлюбленную, чтобы спасти ее от их цепких рук, а его сын словно исчез с лица земли.

Джозеф не заводил здесь друзей, чтобы их не использовали для давления на него. Он ни разу не вошел в «Анимус» по своей воле и в конце концов дорого заплатил за это.

Но он был упрямым, и жена с нежностью в голосе часто ему об этом напоминала. Все эти годы он упрямо цеплялся за свои воспоминания о жене, как за лезвие ножа, включая и тот страшный день, когда она рассталась с жизнью. Воспоминания причиняли боль, страшную боль, но именно поэтому он за них и цеплялся.

Сейчас воспоминания были ему больше не нужны, потому что сын вернулся в его жизнь. После всех молитв, надежд и несбыточных мечтаний Кэл нашел своего отца и понял его. Его мальчик был сильным. «Это он унаследовал от нее», – подумал Джозеф и слабо улыбнулся тому, что окружающий мир, такой упорядоченный, превращался в хаос.